Наверное, каждый российский лесной уголок имеет свое озеро Светлое. Одно так названо за чистую воду, сквозь которую глубоко просматривается мшистое дно с веселыми песчаными откосами, другое — за то, что вдруг проглянет оно ясно через угрюмый еловый лапник, откроется неожиданно с болотной клюквенной тропы, заросшей багульником. В приволжской стороне Республики Марий Эл много таких торфяных междюнных озер и озер речного типа, образовавшихся в руслах древних рек.
Фото: Александр Токарев.
Наш путь лежит к озеру Светлому, что затерялось среди моховых болот и сосновых боров километрах в двадцати пяти от Кокшайского тракта.
Нас трое: отец, мой приятель Геннадий и я.
Отцу озеро знакомо по охоте на глухариных токах, ну а мы с Геннадием впервые открываем его для себя.
Неблизко до Светлого, но дорога веселая: по буграм и чистым моховым низинам, через два озера — Большой Мартын и Малый Мартын.
Едва минуешь старый песчаный Царевококшайский тракт, как у дороги начинают встречаться полусгнившие избы из столетних необхватных когда-то сосен. Они стоят в самых глухих осинниках и березняках.
Кто жил в этих избах? И почему рубили жилье не на сухих сосновых буграх, где вольно и открыто, не у лесной речки или озера на чистине? И почему не сгрудились избы в одну большую деревню, а настороженно замерли на расстоянии двух-трех километров друг от друга? Не раскольников ли скорбное и крепкое когда-то жилье догнивает на пути к Светлому? Знать бы…
ДВА МАРТЫНА
Этот путь к двум озерам-братьям мне знаком. Горячая от весеннего солнца дорога выводит нас к первому — Большому Мартыну, к землянке, что выстроена на месте погоревших рыбацких избушек. Говорят, жгли их солдаты с полигона, который находился где-то у соседнего озера Чуркан.
Весь этот район был когда-то запретной зоной, как и большинство красивейших мест нашей страны. Мол, потому и жгли дома, что не велено… Но, может быть, просто пьяная бесшабашная рука губила жилье?
Большой Мартын вытянут, окаймлен сосновым бором и зарослями берегового камыша. Летом он по береговой линии зарастет кувшинками. И по самой середине этого действительно большого, но мелкого озера протянется полоса лопушника. Здесь самые щучьи места.
Когда-то не надо было забираться далеко от озера в поисках грибов. Прямо с тропинки проглядывались коричневые хрусткие шапки боровиков. А спустишься от Большого Мартына к Подмартыннику — зарастающему травой маленькому озерцу — и нарежешь красноголовиков-крепышей, сколько на еду и в запас требуется.
Ягоду не собирали для еды, а просто падали тут же, на бугре, у озера в черничник и, ленясь от жары, брали ее губами с куста.
Фото: Александр Токарев.
Много бед выпало Большому Мартыну. Рвали его тело взрывчаткой, травили вокруг какого-то жука или комара, после чего жуки и комары плодились и здравствовали, но поймать крупного красноперого горбача стало удачей.
До Малого Мартына отсюда не более двух километров. По пути к озеру взгляду открывается большая вырубка. Эта неестественная залысина, скорее всего, причиняет вред лесу, нарушает его привычную жизнь. По краю вырубки стоит избушка-зимовье из свежих сосен, где, наверное, и жили лесорубы.
Мы собираем на открытых теперь буграх, прогретых солнцем, хрустящие под ножом строчки, которые не уступают по крепости белым грибам. Сходны они с боровиками и темно-коричневыми шляпками. Вот только у строчков они сбились в кокетливые завитушки.
Малый Мартын круглый, как блюдце. Он меньше своего названного брата раза в три-четыре, но глубже несравненно. Отличается он и светлой по-речному водой. Дно его покрыто мягким слоем ила. Когда мы ставили здесь жерлицы, нам приходилось вырубать очень длинные шесты-тычки, которые так долго уходили в илистую подушку, что казалось невозможным достать твердое дно.
Озеро окружено лиственным лесом с сосновыми буграми-чистинами, где нередко варят уху и звенят стопками рыбачки. Эти прогалы светло смотрят в озерную гладь и в обложную непогоду радуют взор затосковавшего одинокого чудака-рыболова.
Глядит он в эти прогалы, и кажется, наверное, ему, что вот-вот солнышко пробьется сквозь мутную небесную рвань. Но дождь все так же монотонно и мелко сеется на темную воду, и уже начинают рыболова одолевать сомнения: а бывают ли в этом влажном озерном мире, пахнущем теплой водой, ясные дни?
Но к вечеру, случается, вдруг загудит старый бор, сбрасывая с мохнатых ветвей тяжелые капли, выдует его за ночь досуха ветром, а к утру на озеро уляжется звенящая тишина. И с восходом молодого солнышка неузнаваемо изменится этот мир, став цветным и ярким.
Фото: Александр Токарев.
Имеет озеро и мрачноватую болотистую низину, заросшую осиновым, а большей частью березовым мелколесьем. Здесь в нередкую летнюю сушь только и можно набрать грибов — длинноногих, черноголовых и крепких подберезовиков. На буграх в знойную пору лишь хрустит под ногами высушенный добела мох и нахально высовываются отовсюду поганые грибы.
В Малом Мартыне есть очень крупная ямная щука, окунь-горбач и тяжелый золотистый линь, но, как и во многих лесных озерах, попадается на удочку чаще всего небольшой окунек.
СВЕТЛОЕ ОЗЕРО
Озеро Светлое достойно своего названия. В солнечный день его вода на песчаных отмелях кажется голубой. Она прозрачна и не имеет торфяного отстоя. За береговыми мелководьями, заросшими камышом и кувшинками, синеет настоящая серьезная глубина, где, кроме щук и окуней, говорят, водится крупная озерная сорога. Ее чешуя с монету будет.
В светлые воды озера глядит сосновый бор, в котором стыдливо белеют телами юные березки, клонится к воде ольшаник. Под его свисающими ветвями время от времени булькает окунь, хватая первых сонных мух.
Берега озера большей частью невысоки. Лишь местами к воде спускается чистый сосновый бугор. Но одна сторона озера имеет сухую широкую поляну, где стоит сейчас какое-то дощатое строение. По словам отца, был здесь в давние годы пионерский лагерь. Это неприятно нам. Сразу исчезло ощущение первопричастности к этой тихой воде и пустынной глухомани вокруг.
Вечером мы с Генкой мастерим жерлицы. Для этого находим сухую ветвистую березу и режем рогатки-рогульки из ее развилок. Наматываем на каждую рогульку леску восьмеркой, зажимаем зубами пластины свинца для огрузки, привязываем застежки с поводками и остро заточенными двойниками.
У отца рогулины выпилены из винипласта. Они более гладкие, обработаны мелкой шкуркой. Но это не мешает щуке разматывать леску. Схватив живца, хищница уходит с ним в траву.
Фото: Александр Токарев.
Наши снасти уныло провисели на шестах до самой темноты. Щука не брала. Уху мы варим из мелких окуней. Их много, и они удивительно вкусны в наваре. Выложенные на клеенку, они на вечерней прохладе быстро остывают и покрываются золотистой нежной пленкой желе. Лежа у потрескивающего костра, мы весело шелушим эту колючую рыбешку, облизывая самое вкусное, деликатесное.
Далеко, ох далеко ресторанной заливной стерляди до нашего несложного блюда, приправленного сосновым и моховым духом! Скучно выковыривать одинокий кусочек упомянутой стерляди из резинового казенного желе да из-под веток петрушки. Здесь же все попросту, но вкусно неимоверно.
Встаем с Генкой рано. Отец и прибившиеся вечером к нашему костру рыбаки еще спят. Не будим их и, ежась от студеного утренника, идем к озеру. В тихой воде застыли, словно впаянные, хрупкие камыши с неподвижными листочками-стрелками. Они резко очерчены на зеркале озера, на котором уже лежит свет разгорающейся зари.
Так же резко и контурно обрисованы ольховые ветви, склонившиеся к воде, мохнатые лапы сосен. Лес еще темен и угрюм, словно невыспавшийся человек. Лишь одинокая сосна, подмытая прибойной волной и покосившаяся в сторону озера, находится на изломе дня и ночи. Одна ее половина светится теплой охрой, другая еще в тени сумрачного сосняка.
Мы стоим с Генкой у плота, на котором лежат наши простые сосновые удилища, слушаем утро и смотрим на озеро. Оно так же безжизненно, как и вчера: нет ни всплесков, ни кругов жирующей мелочи. Но что это? Послышалось? Нет, где-то хлестко и сильно ударила крупная рыба. Вот еще раз. И снова тишина.
Вскоре в прибрежном камыше начинается какая-то возня, прыскает поверху мелкая рыбешка, затем снова тяжелый удар, и над молодыми лопухами кувшинки взвивается полукольцом небольшая щука. Показав на мгновение алые жабры, она падает в воду.
— Видел? — толкаю Генку в плечо.
— Не слепой, — отвечает Генка и кидается к плоту.
— Подожди меня! — кричу ему вслед и возвращаюсь к нашей стоянке.
Фото: Александр Токарев.
Собираю одноручный спиннинг и лихорадочно ворошу блесны в пластмассовой коробке. Цепляю испытанную юркую «Сенеж» с ободранным заводским покрытием, под которым золотится отшлифованная латунь.
После нескольких забросов вдоль полосы кувшинок блесну останавливает мягкий толчок, и тут же леска идет в сторону. Генка стоит с подсачеком наготове и всматривается в глубину. Но тут следует рывок, от которого пальцы срываются с ручки катушки, и та сбрасывает часть лески. Отбивая пальцы, я ловлю ручку и снова подвожу рыбину к плоту.
Метрах в десяти от нас из воды вдруг взметается короткая пятнистая щука-пружина. На излете она судорожно открывает пасть и трясет головой, пытаясь выбить блесну, которая сверкает в уголке ее верхней челюсти.
С плеском щука падает обратно, и леска немощной линией стелется по воде.
Сошла? Выбираю слабину. Нет. Вот у плота загуляла, зарыскала сильная рыбина, блестя на утреннем солнце крепкой золотистой чешуей. Поднимаю ее на поверхность, и Генка рывком запеленывает щуку в широкий самодельный подсачек.
— Ну чего, Геша? Первая, что ли? Трам-та-ра-рам! — кричу я Генке.
Товарищ сдержанно хмурится, но тут же расплывается в хорошей улыбке и, наклонясь, трогает щуку. Далее он отбирает у меня спиннинг и коротко поясняет:
— Поиграл и хватит. Моя очередь.
Великодушно отдаю ему снасть. Спиннинг мой, но я понимаю приятеля.
Генка делает заброс. На всякий случай сажусь на плоту и накрываю голову курткой. Раз! Свистнула леска. Бросил. Выглядываю из-под куртки и вижу падающую метрах в пятнадцати блесну.
Близко и в самые камыши, машинально отмечаю про себя, но тут происходит нечто удивительное: в предполагаемом месте падения блесны вдруг вскипает бурун, из воды показывается жадная «крокодилья» пасть, влет ловит обманку и захлопывается вместе с ней.
Генка судорожно дергает спиннингом и крутит катушку. Точнее, пытается крутить, но леска не подается ни на сантиметр, а лишь режет воду в разных направлениях. Хочу отобрать у Генки спиннинг: мол, новичок, упустит. Но он отталкивает меня. И вот толстенная спина метровой щуки чернеет под плотом.
Я подвожу подсачек к утомленной рыбине, но Генка прямо в одежде бросается на щуку и схватывается с ней врукопашную. Во все стороны летят брызги, обломки камыша и крепкие выражения. На этой смехотворной мели происходит настоящее побоище.
Фото: Александр Токарев.
Когда все закончилось, Генка, не вылезая на плот, поволок побежденную щуку к берегу по пояс в воде. Вскоре из густого ольшаника донеслись его ликующие крики. Я подплыл к берегу и, найдя Генку, ужаснулся.
Он был страшен: стоя над тяжело дышащей щукой, приятель свирепо вращал глазами, вздымал над ней руки со скрюченными пальцами и хрипел что-то на незнакомом наречии. А щука действительно была отменно хороша.
— Тебе везет, — небрежно замечаю я, мучаясь черной завистью. — Правда, бывают и покрупнее.
— Покрупнее?! — Генка бросается на меня с кулаками.
Нет, хоть это и звучит трижды банально, но новичкам удивительно везет.
Про жерлицы мы даже и не вспомнили. Генке приспичило плыть к костру. По его словам, чтобы подсушиться, хотя было уже жарко. Я-то знал, что ему было нужно, но молчал, как рыба.
У костра над щукой долго охали и ахали проснувшиеся приятели-рыбачки. Генка торжествовал. А отец, взглянув на его добычу и одобрительно потрепав его по вздыбленной голове, заторопился к плоту — проверять жерлицы. Вскоре он вернулся с такими «крокодилами», что ахать пришлось уже Генке.
