Как путешествие Валентина Попова из Восточной Европы в Канаду превратило политического человека в профессионального охотничьего экипировщика
Когда нас представили друг другу, Валентин Попов отказался от моего рукопожатия. Он был занят тем, что пристраивал на место отрубленный кончик пальца, который он отрезал ранее в тот же день мачете, когда обрезал березовые ветки над приманкой для медведя.
В течение следующей недели, когда мы с Поповым расчищали тропы, гоняли на его четырехколесном велосипеде по болотам северного Саскачевана и охотились на черных медведей в его компании, он время от времени снимал повязку с пальца, мочился на него, а затем снова обматывал черной изолентой.
«Сохраняет гигиену», — проворчал он, заметив мои приподнятые брови при виде этого необычного антисептика.
Попов уже десяток лет владеет компанией Tower Lodge Outfiting на южном берегу озера Дор, но он избегает роли властного хозяина, предпочитая вместо этого рыться в сараях со снаряжением, выискивать инструменты, ремонтировать квадроциклы, готовить медвежьи приманки и разделывать замороженные туши бобров.
Короче говоря, он кажется занятым гидом, а не владельцем конторы охотничьего снаряжения. Но именно этого он и добивался все это время. Ему нравится провожать охотников, снимать шкуру с добытых ими медведей, а затем слушать их истории о злых и голодных кабанах; о волках, которые выли всю ночь; о северном сиянии, и о многом-многом другом.
Попов говорит очень мало. Отчасти это его природа. Отчасти из-за его грубого славянского акцента. Он болгарский пролетарий по происхождению, но сейчас живет в усадьбе в северных лесах Канады.
То, как он попал сюда, в эту лесную глушь, в равной степени связано с интригами времен холодной войны и его непоколебимой решимостью. Каждый день, который он проводит под бледно-голубым небом севера Канады, бродя по березовым лесам и ежевичным зарослям шиповника и настраивая себя на сезонные передвижения медведей, приносит его доход, и подтверждает его принятое 30 лет назад решение сбежать от коммунистов из его родной Болгарии.
Когда ему был 21 год, Попов — тогда призывник армии — вышел из самолета Air Bulgaria, направлявшегося в Гавану, подошел к охраннику аэропорта и произнес единственное английское слово, которое он знал, и которое месяцами отрабатывал в Софии: «Беженец».
Убежище ему предоставили в Канаде, но Попову некуда было идти, и некому было его принять, и после голодного месяца в Монреале он совершил мелкое преступление. Он украл буханку хлеба. Пойманный, он был приговорен к программе исправительных работ. По прошествии срока, он достал карту страны, закрыл глаза и опустил палец. Он попал в Роузтаун, штат Саскачеван, где он устроился на работу в автомастерскую учеником механика.
В течение пяти лет, часто работая по 20 часов в день, он овладел основами бизнеса. Потом написал домой, спросив в письме свою подругу детства, не возражает ли она приехать в Канаду и стать его женой. И она приехала к нему. Вэл (как его называют в Канаде) сам научился говорить по-английски, но пока плохо читает и испытывает трудности с письмом.
Я наблюдаю за ним, и вижу, что он находится в постоянном движении. Как будто что-то или кто-то до сих пор преследует его. Как будто он все еще бежит от страха и пустоты. И его работа очень помогает ему в этом.
Я помогаю Вэлу работать в его конторе и подготавливать место для приманки. Годы работы с медведями сделали место его труда похожим на заброшенную лабораторию по производству наркотиков или неухоженный лагерь лесного отшельника. Земля усеяна рваными пластиковыми пакетами для мусора, овсяными хлопьями, вымоченными в рапсовом масле, черствыми пончиками, мармеладными мишками, собачьим кормом и разбитыми пластиковыми подносами, в которых когда-то хранилась замороженная корюшка.
У Вэла есть система приманок, каждая из которых оснащена 55-галлоновой бочкой (250 литров) для масла с дюжиной отверстий размером с детский кулачок, проделанных в основании. В бочку он бросает половину замороженного бобра.
«Медведи играют с бобром. Они не могут его достать, но пытаются достать его через отверстия. Это удерживает их на приманке, и чем дольше они остаются на месте, тем охотнее они возвращаться снова», — рассказывает он
Бочка также служит ориентиром для охотников.
Пластиковая бочка меньшего размера является важной частью приготовлений. Именно здесь Вэл прячет свою приманку, насыпанную через отверстие. Затем он кладет большую бочку на бок и вставляет в отверстие две или три деревянные перекладины для отвода. Медведь использует свои когти и мощные предплечья, чтобы вырвать древесину и добраться до лакомств внутри бочки.
С помощью колючей проволоки он привязывает бочку к дереву. Проволока предназначена для того, чтобы сильный медведь не утащил бочку в лес. На нее также цепляется прядь шерсти хищника, так что Вэл может сразу увидеть цвет медведя, пришедшего на это место.
Мы почти закончили готовить приманку, когда Вэл поднял глаза к небу, наблюдая за глянцево-черным вороном, пикирующим на вершину высокой ели. И Вэл, наконец, заговаривает:
— Вот почему я люблю приходить сюда. Ты слышишь это?
Я ничего не слышу, и мне интересно, не является ли это какой-то лесной церемонией посвящения.
— Ничего, — говорит Вэл со своим акцентом. — Это место напоминает мне Болгарию, места, по которым я гулял со своим дедушкой. Мы гуляли каждое воскресенье. В горах. В лесах. Вокруг озер. Именно там я влюбился в природу. Звуки тишины.
Теперь Вэла ничто не сдерживает:
«Вот чего я никогда не мог понять в коммунистах. Они хотели использовать природу. Заставить ее работать на себя, лесопилки и фабрики. Плотины. Они не хотели, чтобы кто-то чем-то владел. Но они хотели владеть природой. Было много причин, по которым мне пришлось уйти, но это была главная»
И здесь Вэл рассказывает мне свою историю. О своем отчаянном решении покинуть самолет, о своем отчаянии от того, что он променял унылые апартаменты Софии на серые тротуары Монреаля, об унижении от кражи еды, о своем желании владеть собственной землей, вести бизнес, где никто не мог бы указывать ему, что делать. О его привязанности к медведям. О его стремлении найти место в мире, где он мог бы принимать свои собственные решения и жить результатами.
Мне приходит в голову, что я смотрю на самого свободного человека, которого я знаю, этого коммуниста, ставшего современным человеком. Он знает, чего хочет, и обладает ясностью видения и силой воли, чтобы добиться этого.
Затем Вэл замечает прядь черно-коричневых волос, свисающую с его коряги.
— Этого медведя стоит подождать, — говорит он, укладывая пустые ведерки из-под наживки на четырехколесный велосипед. — Идем. У нас есть работа.
Однако прежде чем мы начнем охоту, мы должны посетить полдюжины мест для приманки, проверяя их на предмет активности и наполняя бочки.
На этой стадии сезона приманка, в основном, служит развлечением для медведей северных широт. После шести месяцев спячки они закупориваются (возникает та самая анальная пробка). Им нужен грубый корм для ускорения метаболизма, поэтому они ищут зеленую траву на лугах и солнечных опушках густого леса. Они приходят к местам приманок скорее поиграть, привлеченные экзотическим сочетанием ароматов и веществ.
Вэл не относится серьезно к процессу, пока не заметит пробку — жирный черный комок желчи из толстой кишки. Как только медведь удалит пробку, он будет посещать место приманки с постоянством и энтузиазмом.
Густой лес и засасывающая грязь этих болот делают невозможным нормальное вождение автомобиля. Вместо этого мы загоняем болотоход Вэла на несколько миль вглубь лесных зарослей, пока не добиваемся того, что он выглядит как заброшенный реликт промышленной лесозаготовки. Это гордость и радость Вэла, и его можно считать механической версией его самого — практичной, мощной и неотшлифованной.
Его гусеничный болотоход под названием Nodwell, предназначенный для урановых рудников и форпостов вечной мерзлоты к северу отсюда. Вэл заводит уставший дизель, но транспорт лишь изрыгает дым и гремит, как бочка из-под масла, наполовину набитая ржавыми гвоздями. Этот вездеход скорее похож на танк под Сталинградом, но вместо пушки он вооружен бульдозерным отвалом, который срезает ольху и ивы, пока мы прокладываем путь.
Видя его неподдельный восторг от управления гусеничным вездеходом, я начинаю сомневаться в почти святом отношении Вэла к тишине природы. Но через пару какофоничных миль мы слезаем с машины и идем к приманке. В абсолютной тишине.
Я часами сижу на дереве, чувствуя себя немного наемным убийцей, караулящим в круглосуточном магазине. Я наблюдаю за семьей годовалых медвежат, бегающих за своей мамой, затем за парой молодых медведей, играющих в пятнашки. Незадолго до наступления темноты я вижу большого кабана, прячущегося за бочкой.
Затем я вспоминаю свою неделю в компании Вэла, как я устанавливал бочки с приманкой, впитывал его старую житейскую мудрость, наблюдая, как северные леса оживают с наступлением весны. И добытый медведь — коричнево-черный самец с огромной спиной — моя награда.
