Иловля ласково огибает древнюю казачью станицу — хутор Забурунный, образуя как бы полуостров с изумрудно-зелеными покосными лугами, лесистыми старицами. Дубы, ольха, ива нежатся по берегам речки.Иловля ласково огибает древнюю казачью станицу — хутор Забурунный, образуя как бы полуостров с изумрудно-зелеными покосными лугами, лесистыми старицами. Дубы, ольха, ива нежатся по берегам речки.
Фото: Бишкуля Степана.
Впервые попав в эти Берендеевы чащи, я восторгался дальновидной мудростью предков, как они без карт, навигаторов, машин могли безошибочно, на века, находить такие места для поселений.
Бродил босиком по утренней росе, и так хотелось закричать в голубизну бездонного неба: «Спасибо, отцы и деды, за любовь к России, за то, что сохранили для нас эти поля и леса, реки и родники. Низко кланяемся Вам!»
Местечко недалеко от хутора, называемое Чеваненский угол, как магнит притягивает рыбаков и купальщиков.
Такое тихое, с глубоким омутом, лесное рыбное местечко.
Вода в нем невероятной синевы и прозрачности.
Вокруг ветерок игривый гуляет, а тут спокойная дремота.
Именно здесь и свела меня судьба с Иваном.
Купаясь, я не сразу заметил под крутым берегом, в ивовых кустах, сидящего на земляной уступочке рыбака.
Он тоже, видимо, моей камуфляжной палатки не разглядел.
Подошел берегом, смотрю — солнце только выкатило из-за макушек деревьев, туман от воды поднимается, а у него на кукане уже рыбешка виднеется, не бог весть какая, но на хорошую уху наберется. Стало быть, добытчика встретил, свойского человека.
Разговорились, он оказался не только рыбаком, но и охотником. Достал и я свою удочку. И так мы, тихо болтая, радуя местных дерзких комаров, порыбачили почти до полудня. И пошли к нему уху варить. За спинкой сидения «Нивы» в кармане у меня лежала фляжка чачи, не очень большая, но такой глубокой в тот день она оказалась. Пока языки чесали, уха сварилась.
Часов до двух ночи мы трепали нервы Ваниной жене рассказами о рыбалках, охотах. Ночевать я остался в Забурунном.
Ночью проснулся от жажды. Спросонья, где нахожусь, понять не могу. В темноте стук с гудением стоят, ритмично прерываемые сиплым свистком паровоза. Свят, свят, свят! Куда это я мчу поездом и зачем? Но потом резво соображение наладил, стал щупать постель. Сплю на кровати, а не на плацкартной полке — значит, не поезд.
И тут меня мысль, как молния, саданула: я же у рыбака ночую, стучит холодильник на трех ногах, а паровозом Иван, ухи наевшийся, выступает. Открыл я холодильничек гремучий, а там молоко в крынке глиняной стоит. Пью и думаю: никто в городе не поверит, что из антикварной посуды кормился. Жажду утолил, вспомнил, что домой, разиня, не сообщил, где я.
Много мы с Иваном охотничьих троп истоптали, пока однажды глупый случай не прервал его жизнь. Фото: Бишкуля Степана.
Хвать, а телефона нет. Надо Ивана будить, может, он видел, куда я его сунул. Ивана по паровозному храпу нашел, за плечо его трясу: Ваня, проснись. А плечо такое мягкое, теплое. Эко, думаю, как чача шестидесятиградусная мужика разгорячила. И тут же понимаю: не нового друга за плечо трясу, а его громко спящую половину.
Отскочил как ошпаренный, не ожидая такого храпа от слабого пола. Оставил до утра пустые эти хлопоты. Утром весь дом обшарили — нет мобильника. Пошли на берег. Тут уже коровы табуном прошлись. Всю траву руками обшарили и нашли коровьими копытами истерзанный телефон, даже симку спасти не смогли.
Я сильно не горевал, черт с ним, с телефоном, зато друга душевного встретил.
Много потом мы с Иваном охотничьих троп истоптали… Случай на рыбалке у нас интересный однажды был. Зимний сезон охоты закончился, долго не встречались. И вот наконец «Егорий на порог весну приволок». Ваня сразу позвонил:
— К вечеру приезжай, на сомов поедем. Сосед двух вчера выловил.
— Добро. Но ты же знаешь, я рыбак никакой, из снастей у меня только чача да валерьянка твоей жене, а еще соленые арбузы с помидорами.
Трубка дружески грохочет в ответ:
— Бери свои «снасти», остальное здесь найдем.
Фото: Бишкуля Степана.
Сложил все рыбацкие причиндалы в рюкзак, проходимку «Нивушку» верную взнуздал да галопом попер до Ивана. Час — и я в Забурунном. Ваня и его друг на лавочке возле дома с рюкзаками сидят.
И вот мы у речки. Стол складной ставлю, банки открываю, друзья с леской да крючками на берегу колдуют. Закинули свои хитрые уловки и ко мне. У Вани сквозь прорехи в штанах ноги волосатятся.
— Вань, не мерзнешь?
— Да не бери в голову! Вчера допоздна комбайн чинил, изорвался малехо, жена не видела, а то б зашила.
Вспомнили зиму, подняли тост за вязкого, как смола, гончака Грея, мамку его Майку (тоже ладная сука была), за дружеские пороши, союзницы наши зимние. Вроде чуток посидели и не все доброе еще вспомнили, а сильно нетвердой походкой двинулись к берегу. Они рыбачили, я ходил от одного к другому, сочувствовал. Вдруг слышу бульканье воды и крик. Глаза растопырил, а Вани нет.
Я к речке, а он браво плывет, матерясь и захлебываясь, одной рукой гребет, а другой что-то тянет. Андрей на крик прибежал.
— Бросай леску! — кричим. — Сам выгребай!
Но разве рыбак бросит добычу? Дотянул Иван до берега. Стоит в воде выше пояса, ноги вязнут, как в болоте, дальше идти не может. Берег Иловли здесь крут. Даже летом в сухую погоду по малой воде не вылезешь, а весной и думать забудь. Тут выручила русская смекалка.
Бросился я к машине, ленту буксировочную достал, она у меня капроновая, крепкая, длинная. «Ниву» осторожно к обрыву подогнали, буксир Ивану вниз бросили. А вытащить не можем: руку ему больно, он леску на руку наматывал, когда сома вытягивал.
Теперь она на ладони затянулась — не снять, и за крюк не дает взяться. Да и сом бьется, на берег к нам не хочет. Мудрили, мудрили, сбросили
Вот такая наша жизнь — либо на речке с удочкой, либо в лесу на охоте. Фото: Бишкуля Степана.
Ване добрую палку. Сома оглушили и только потом его вытянули. Не сильно большой, слава Богу, оказался, 15–20 кило. Вытащили Ивана на берег, выжали его одежду. Друг оделся, смотрю — даже не дрожит.
— Как ты в воду-то попал? Сом, наверное, стянул?
— Да нет, сам оступился.
— Едем домой! Простынешь!
— Ни за что не поеду, только самый лов пошел.
Чачи налил себе от простуды уверенной рукой и рыбачить двинулся. Ну как с ним спорить? Клев и впрямь только начался. Минут десять прошло, опять Иван кричит. Опять оступился. Смекнул я: стол надо складывать, видно, рыбы нам больше не видать, а друга верного можно потерять.
Вытащили его опять на свет Божий, выжали одежду. Смотрю, выбивает зубами дрожь. Снял с себя штаны и теплый свитер, отдал другу. Чуток еще порыбалили. Но без штанов приуныл я. Еще жене шепнут, что в подозрительном камуфляже рыбу ловлю. И что-то домой очень потянуло, уехали с одним сомом в Забурунный.
ФОТО MGHAST/WIKIMEDIA.ORG (CC BY-SA 3.0)
Года через два я попал в переплет на охоте, спину надорвал, два месяца в жуткой боли купался. Сыновья и друзья по рентгенам на одеяле таскали. Только дней через семьдесят с кровати стал вставать. Вечером звонок. Еле до телефона добрел. Звонил Ванин дядя:
— Завтра похороны, приезжай. Вани больше нет, умер.
— Как умер?! В тридцать пять лет?
— На рыбалке под лед провалился.
Как же так? Ведь Иван не раз окунался на тонком льду в Иловлю. Нет рыбака в хуторе, не хватившего ледяной водицы за шиворот. Да и парень он не из хилых. Но все под Богом ходим.
Один был, когда провалился. Все ногти оборвал, пока на лед выбирался. До хутора на «муравье» доехал. Надо было в район, в больницу, но думал, прорвется, не впервой. Пока баню растопили… В этот раз не помогли домашние растирки. Поздно спохватились.
Здешние места славятся доброй охотой по зверю. ФОТО PEXELS
До больницы не довезли. А я даже проводить друга в последний путь не смог. Пробовал сесть в машину. Но какое там! Колом стояла поясница. Хотелось волком выть и рвать глотку от человеческой глупости и нашего русского разгильдяйства.
Эх, Ваня! Что же ты мне не позвонил? Видно, не ожидал и сам такого исхода. Глупый случай перечеркнул жизнь Ивана. Двое малых детей остались без отца.
Иловля, прекрасная Иловля, как ты могла так поступить с моим другом? Чем он тебе насолил? Иван ведь любил тебя, как и все, кто хоть раз видел твои голубые воды и зеленые берега.
Его предки очень давно жили рядом с тобой. Рожали детей, поили твоей водой лошадей и свои огороды. Как не уберегла ты простого русского парня, влюбленного в тебя? Морозы, что ли, заледенили вековую доброту твою?
Не оправдывайся, нет больше Вани. Коварна ты, и не морочь мне голову.
Поеду сейчас в Забурунный. Посижу рядом с ним, скажу, что о нас рассказ написал. На память. Может, и напечатают.
