Мечта

Фото The_Little_GSP/flickr.com (CC BY-NC 2.0)

Много лет держал я спаниелей, однако в душе хотелось легавую. Что же, думаю, заведу теперь курцхаара, поищу и выберу не спеша, авось и попадется талант…

Из «не спеша», господа охотники, ничего не вышло, а вышло как обычно — авось! Погиб весной от эпилепсии мой старый спаниель. Затосковал я, а жена вдруг и говорит:

— Ты чего нос повесил?
— А что?
— Щенка заводи! Сидишь без толку. За лето как раз вырастет.
— Что? Сейчас? А я думал — осенью… обсудить.
— А чего обсуждать? Ты же без них не можешь.

Чудеса, думаю: и жена согласна, и теща молчит, и сам я еще месяц буду на больничном — времени хоть отбавляй! Нет, столько совпадений — это знак. Кинулся я к компьютеру, набираю «щенки курцхаара» — аж руки дрожат! Молюсь, конечно, святого мученика Трифона зову и даже саму Богородицу беспокою.

Выскакивает первое объявление: Самурай. Тринадцатикратный чемпион России, интерчемпион… пятирижды герой… победитель Вселенной… и прочее. Смотри, говорю, жена, какой супер! А что, отвечает, красивый. От бабы… Краси-и-вый… Да он и вороны не видал!

Еще объявление, еще — а выбора-то и нет. В Калуге — последний щенок из помета, в Москве — тринадцать мышат от рабочих собак, один в Подмосковье — рахитичный, с необрезанным хвостиком. И три щенка во Владимирской области. И все. Что ж, едем во Владимирскую…

Встречают нас три курцхаара — стройные, веселые, коричнево-крапчатые. Любуемся. Знакомимся. Волнуюсь. Ну, Андрей, где? Идем. В уголке пристройки спят три бутуза — недавно поели. Беру первого мальчика на руки — смотрит на меня полусонными глазками, спокойный и даже равнодушный. Есть у меня одно проверенное тайное словечко. Шепчу ему на ушко: мальчик мой, ты — мой Шмелёк? Ты — мой дружочек? Скажи мне. Смотрю ему в глазки, задумался он, а потом прижался ко мне и зевнул — я посплю, хозяин, можно? Заплясало мое сердце — это он, это мой, он тоже меня выбрал!

Расплатились. Разговорились. Приносит Андрей щенячку, смотрю, а дед у нас — Самурай! Неужели, спрашиваю, тот самый, весь в орденах, шоу-чемпион? Ну да! Е-мое… Расстроился я. Андрей говорит:

— Так тебе собака нужна или родословная? Сейчас пойдем за деревню, покажу тебе, как отец твоего щенка работает!
— Да я верю тебе, Андрей! Это я так. Думал, раз «шоу» — толку нет.
— Корни-то — от немцев, он и передает. У меня их трое, сам видишь. Все рабочие.

Успокоился я. Шмель мой спит у меня на руках, знает, поросенок, что я все равно с ним не расстанусь: слово тайное сказано и ответ на него — получен!

ОХОТНИЧЬЯ ШКОЛА. НАЧАЛО

И рос он, и радовал нас, и всю охотничью науку проходил играючи. В ноябре ему исполнилось полгода — бегаем с ним челночком по пустому полю, ищем поноску, делаем в саду стойки по синичкам, подаем из пруда битого крохаля — последнюю осеннюю добычу — и слушаем, и слушаемся, и все понимаем! Просыпается охотничья страсть. Теплится во мне надежда и растет, и не даю я ей ходу — уже был у меня гений, не будет больше, не мучай меня! А сердце — упрямо.

Поймал я голубя, привязал к нему нитку, выпустил в поле… Господи, благослови… Ну, мой мальчик… Пошел мой «первоклассник» челноком, разделывает поле на равные кусочки, останавливается, и вот она — потяжка, вот она — стойка!

Замирает он изваянием и дрожит, как струна, и оглядывается на меня: где ты, мой бог? И опять замирает. Гений, без сомнения гений! Развесил хозяин уши, мечтает, забыл уже, куда и голубя посадил. Ничего, песик находит! И вот она, потяжка, и вот она… добыча! Летят перья… Орет хозяин дурным голосом. Работник выплевывает изо рта пух, садится на попу и зависает как компьютер — сидеть! Нельзя! Ко мне! — чего делать-то?

— Вот, — говорю, — собачий сын, видишь, и перед тобой они встали, вечные вопросы: кто виноват, что делать. И прочее. Перья драть, это любой дурак может. А вот в стоечке замереть, на хозяина оглянуться, это не каждый! Это талант. А талант, как известно, от Бога, понял?

Мы идем с ним к лесу, где лежат наши вещи, и я рассказываю ему про Бога. Бродил когда-то Небесный Отец со своим первенцем по райским угодьям и показывал ему самые заветные места. Хорошо было им вдвоем!

«Мальчик мой… Если ты меня любишь, не делай, пожалуйста, без меня ни добра, ни зла!»

Не знаю, о чем он думал тогда, этот юный щенок. Не слушал он Отца, наплевал он на Него. Проклял Отец с горя эту землю и отвернулся от нас. И путаемся мы теперь в трех соснах: кесарю — кесарево, Богу — Богово, а себе? Себе почему-то всегда не хватает, а если и хватает, все равно мало. Поймаешь синюю птицу, и вроде бы полон ты счастья, а утром проснешься — пусто на душе, и серое небо в окне. Понял, собачий сын?

Вряд ли он что-нибудь понял, мой собачий сын, да я и не беспокоился, не первая у меня собачка. То, что они нас понимают — факт, а как понимают — тайна. Факт и тайна, наука и религия, два сапога. Некоторые, правда, и без сапог бегают, а большинство и в одном дурака валяет.

Достаю веревку, привязываю к ошейнику — загрустил суслик: нету, мол, справедливости. Мальчик мой, говорю, если ты меня любишь…

Полетел обрубленный хвост галопом, и веревка за ним, как змея. Рявкнул я — тормознул мой гончак, оглянулся, даже челнок изобразил. Ладно. Метров за двадцать до голубя —дрогнул, остановился и потянул. Наступаю на веревку. Притормаживаю. Стоит. Десять метров до голубя. Стоит! Хлопает голубь крыльями — и в небо, хлопает песик ушами — и в небо! Дергаю, осаживаю — тут, главное, жалости не проявить, чтобы сто раз потом не мучить. Пусть он хрипит и пусть переворачивается — все он поймет! Моему, впрочем, не нужна резкость, характер мягкий, и он сразу садится.

Успокаиваемся — и опять. Волнуется кровь, гонит вперед, но уже просыпается талант и всю горячку собирает в кулак. И хозяин уже успокаивается и веревку свою бросает, уже только на глотку надеется… Стоечка! Красивая, настоящая. Стоит мальчик и ждет наставника, и по команде подводит. Сидеть! — и садится. Так, мой дружочек!

Седьмой урок и вовсе хорош. Небольшой челночок, и вот она, потяжка! И вот она, стойка! Вперед! И делает он шаг. Вперед! И бросается он вперед — взлетает перед ним дичь, а он садится. Сам, без команды.

Слышите, господа охотники? Нет, это не гром гремит, не вертолет ревет! Это новый легашатник поет! И поет, и пляшет. Да ведь был у тебя уже гений! — приходит к нему здравая мысль. Не слушает он ее, отворачивается он от нее! И улетает она как осенняя птица…

Долой гуманизм!

Зима. Сугробы в саду. Вдруг соседка жалуется: воет ваша собака! Что вы, говорю, не может быть! Утром ухожу, ключами погремел, жду. Скулит. Жду. Воет! Что ж ты, говорю, делаешь, а? И больная соседка, и теща-старушка, у всех нервы на пределе, а ты им волчьи хиты с самого утра. А? И что мне с тобой делать? У нас и гуманизм теперь, и толерантность — все, как в Европе, — ремнем детей уже не учат, они все теперь понимают сами: и законы, и каноны. Такие они теперь — вундеркинды. И ты. Веди себя, пожалуйста, прилично.

Ухожу, гремлю ключами, жду. Тишина. Вот она, думаю, наука, вот он, прогресс — одним убеждением! Сажусь в машину, завожу — дай, думаю, еще послушаю. Опускаю стекло — воет! И как воет! Ох, соседи, простите, не верил я!

Нахожу в саду хворостину и спокойно, без гнева, рассказываю молодому кобелю, что «гуманизм», «толерантность», «либеральные ценности» и «хозяин-дурак» выражения нецензурные и нам их применять нельзя. И не всякий вой в душе нужно выносить на свет. Выхожу из дома, сажусь в машину, жду. Тишина. Нет, хворостина все-таки вещь.

ВЕСНА БЛАГОДАТНАЯ

Май на дворе. Перед весенней практикой хозяин почему-то волнуется и все пытается напоследок чему-то научить.

Нет, ты не понимаешь, собачий сын, что значит стойка! Ты думаешь, встал, задрал лапу, бах-бах, и все? Выпили, закусили, и все, думаешь? Нет, ты не понимаешь. А люди с ума сходят! В июле — Вологда, в сентябре — Тамбов, в октябре — Саратов, в ноябре — Крым, а с деньгами — Сербия, Испания! Потяжка — стойка — подводка, потяжка — стойка — подвод… Сумасшедший дом! Особенно пойнтеристы. Глаза круглые, мычит что-то, руками машет — чисто наркоман. И все — из-за нее, из-за стойки! Тайна какая-то.

Не знаю, как тебе объяснить. Летишь ты по полю… и вдруг… Волна! Это она, твоя страсть! Как зарница в небе. Дрогнуло сердце… Потяжка, стойка! Манит тебя запретный плод, пьянеет душа, и хочется — все и сразу! Эх, обрубленный хвост… Стоишь. Терпишь. Ждешь. Ты не сам по себе, и не ради добычи ты на этой земле, ты здесь ради него, твоего бога.

Понял? А если его нет, если он скрылся или спрятался — ты все оставляешь и ищешь его. И зовешь. На охотничьем языке это называется — анонс. И опять возвращаешься, и — замираешь. Пока он не скажет тебе: вперед, малыш! И только тогда ты прыгаешь вперед — она слетит, а ты встанешь!

И будет молния и гром, и твоя мечта как спелое яблоко упадет в зеленые травы. Но ты не оставишь ее себе — ты принесешь и положишь ее к ногам твоего бога! Он засмеется, обнимет тебя и скажет: так, мой дружочек!

И тогда переполнится твое сердце любовью, и запляшешь ты перед ним: Господи, хорошо нам с Тобою быть, давай останемся здесь навсегда! И Он опять засмеется, и скажет: это всего лишь тень, это только отблеск того, что я приготовил тебе… Понял, дружочек?

Молчит песик, положил голову мне на коленку, слушает и молчит. А хозяин мечтает… Высоко взлетел! Лучше б соломки подстелил…