Фото автора
С потерей своего маломерного судна на моторе приходилось теперь выходить все реже и реже: то с друзьями, то по случаю, с деревенским знакомым. Иногда и на резиновой лодке якорился, но в «резинке» крючило так, что после дня ловли ног не чувствовал. К тому же стоять на якорях у фарватера не слишком уютно, во всяком случае не так весело, как в двадцать пять лет.
Тогда случалось, что от бакена до берега чуть ли не с полкилометра приходилось возвращаться то с проколотой лодкой, то с пробитым днищем, как в ванне, по пояс в воде. Навидался и как лопаются «резинки» в жару даже у опытных рыболовов.
Вернулась ловля на бортовую удочку как-то неожиданно. При взгляде на довольно быстрое течение речушки Малой Кокшаги выше города пришла мысль: «А почему бы не посидеть в лодке с полчасика, глядя на гибкий сторожок? Ну, пусть не Большая Вода: без крика чаек, мурлыканья теплоходных дизелей, неожиданных штормов, без хлестких язевых поклевок. Раз-другой кивнет сторожок, на леске забьется сорожка с ладошку — и то ладно…»
Проверенная «кольцовка» с килограммами свинца в днище кормушки и тяжеленным кольцом здесь, конечно, не пойдет. Это у правого берега Волги на шести-восьми метрах глубины и стремительном течении и этих килограммов, случается, не хватает. Поэтому я соорудил легкие бортовые донки с фидерными кормушками, поскольку удильники сохранились еще с Волги. В отличие от сторожков волжских, которые я изготовлял когда-то из плоской пружины от офицерской фуражки, эти были гораздо мягче. Пригодилась пружина старого будильника. На концах сторожков я приклеил пластмассовые яркие шарики, сквозь которые была свободно пропущена основная леска.
Не было необходимости в длинных (до 3 м) подлесках-подпусках, поскольку разница в силе течения несопоставима на Волге и малой равнинной реке. Здесь столь длинные подлески превратились бы в дремучие «бороды». Я ограничился тем, что привязал к вертлюжкам полуметровые подлески с короткими поводками и крючками № 5.
С лодки
Далеко за полдень мы с сынишкой Иваном идем тихими лугами, где бродят коровы и стрекочут кузнечики в сонной оторопи. Неподалеку шумит город, совсем рядом, но здесь уже другой мир, пахнущий теплой землей и медовым настоем трав, со своими звуками и какой-то спокойной бесконечностью, словно время здесь идет по-другому. Впереди — лес, а в нем струится неторопливо обычная речка-невеличка, веснушчатая от желтых кувшинок.
День уже падал к закату, когда мы с Ванькой накачали нашу лодку. Вставать на якоря не было необходимости; просто протянули шнур поперек реки от куста до дерева и закрепили лодку. Вопреки моим ожиданиям, течение не торопилось натягивать «якорный трос», даже с попутным для него, течения, ветром. А с берега казалось, что река здесь более стремительна.
Кормушки мы набили недоваренной пшенкой с молотыми семечками, жаренными на растительном масле и с запахом аниса.
— Ну, Иван, — спрашиваю. — Что насаживать будешь на крючки: манку или перловку? Выбор твой, а у нас с тобой эксперимент. Чтобы проверить, на что берет, насадка разная должна быть.
Ванька хитрым зверьком смотрит на меня.
— А что лучше?
— Нет, ты сам выбирай, на то ты и рыболов. Не первый раз на воде.
— А раз карасей мы с тобой ловили на перловку, то и сейчас буду. Всё, выбрал!
Кормушки пришлось отбрасывать от лодки, насколько позволяла теснота «резинки». На Волге в просторной «дюральке» было проще с забросами. К тому же, помогало и течение. Но к моему удивлению, и на таком течении корм хорошо вымывался из кормушек. Если на первых забросах я по привычке скатывал прикормку в шарики для лучшего тока воды в кормушке, то затем уже пришлось набивать пшенку плотно, битком, до выпирания из отверстий.
Поклевки последовали сразу, но были хлипки, что, впрочем, и следовало ожидать на малой реке. На манку брала некрупная сорожка. Заменив манку на одном крючке червем, я выдернул и пару окуньков в полном унынии, но потом опомнился: «А чего я ожидал? Вот тебе и удочки бортовые, и гибкие сторожки, подрагивающие на течении, и вот тебе, наконец, и поклевки, столь желанные!»
Ванька, глядя на то, как сорожки теребят насадку на моей удочке, заскучал и обиделся.
— Вот всегда у тебя клюет! Колдуешь, наверное… Я тоже на манку хочу! И на червя!..
И тут, словно в ответ на его обиду, сторожок Ванькиной удочки плавно согнулся и затем выпрямился, а удильник, качнувшись, упал вдоль борта. Привиделось или поклевка? Перехватываю леску и выбрасываю откуда-то из-под лодки сонного леща. Глубина смешная, не более полутора-двух метров… Лещ упал на Ваньку и в один момент перепачкал его слизью. (Сын потом показывал эту слизь, засохшую на камуфляжных брюках, друзьям-рыбакам десятилетним и гордился, что поймал такую рыбину. При этом он всегда помнил, что лещ был пойман на его удочку, но почему-то всегда забывал, что вываживал-то я…)
Между тем лещ опомнился в лодке и покраснел, видимо, от негодования, поскольку был поднят все же не с десятиметровых глубин Волги, и особых перепадов давления не было, или просто по своей лещиной привычке капелью алой окропился?..
Обратно мы шли лугами, темными от вечерней росы. Уже не теплой землей пахла прозрачная ширь, а знобкой свежестью в преддверии долгих дождей и седых от инея туманов.
С берега
Ловля на бортовые удочки с кормушками навела на мысль: а почему бы не оснастить подобным образом обычные «телескопы»? Только в этот раз подлески я поставил еще короче. О поплавках речь, конечно же, не шла. На кончики удилищ я привязал маленькие звонкие колокольчики. Сторожки уже не потребовались, поскольку гибкие вершинки шестиметровых «телескопов» запросто могли работать так же.
Проверить снасти решил там, где накануне ловили с сыном, но в этот раз я был уже один. Иван досматривал десятый сон… Выехав на велосипеде еще затемно, я сразу кувыркнулся в канаву на какой-то флегматичной собаке, решившей, видимо, что и я неплохо вижу в темноте. «Плохой знак», — сразу лезет в голову суеверно-мистическое, но все же выруливаю и еду дальше, успокаивая себя тем, что не на черной кошке споткнулся.
Узкая тропинка, скользкая от росы, выводит меня к тихой реке. Солнце еще за лесом, лишь багровеет знобкий туман, ползущий по лугам. В камышах плещется выводок уток, чего-то там причмокивая да подкрякивая. Утки у города совершенно не боязливые и взлетают, бывало, прямо под человеком, на расстоянии верного выстрела, твердо зная, что человек без ружья. Иногда, издеваясь, дефилируют строем чуть ли не у самых удочек, поплескивая лапами и кося на рыболовов нахальными своими утиными глазами.
Собираю «телескопы», набиваю кормушки и — с Богом! Насадка — что и накануне: чуть недоваренная перловка с запахом растительного и анисового масел. Течение все же слабовато даже для облегченных кормушек. Нет тугого натяга, а значит — четкого реагирования на поклевку. Но вершинка одной из удочек вдруг начала раскачиваться, а затем и звякнул колокольчик. Подсечка!.. Поддернув удилище, вываживаю некрупную сорожку, трепыхающуюся на леске ниже кормушки. Соседки утки всполошились и, прокричав мне что-то, очевидно, нелестное, поднялись на крыло и со свистом растворились в тумане. Скатертью дорога! А хороший был бы супчик…
Когда заспанное солнце проглянуло сквозь деревья, в садке у меня трепыхались четыре сорожки. Пора собираться домой. Начинаю складывать одну «шестиметровку», а вторая вдруг резко кивнула по течению, потом — еще-еще, и выпрямилась, подрагивая вершинкой и бренча колокольчиком. Хватаю в спешке удилище и поднимаю на поверхность точно такого же леща, что поймали мы с сыном накануне. И этот такой же сонный… Непуганые они здесь, видимо, как и утки, инфантильны и высокомерны… Крутанувшись на поверхности, лещ вдруг заскучал, подставляя солнцу крутые бока, и лениво поплыл на леске к берегу. Лишь в садке он поднял фонтаны брызг, выгибая сильное тело. Но было уже поздно…
