Степаненко Николая Кирилловича, который не любил рассказывать о войне. Его малая Родина — Северный Кавказ, Ставропольский край, ныне — Карачаево-Черкесия. Благодатная и прекрасная земля, обильно политая потом и кровью, где растут хлеб и виноград, а вершина Эльбруса видна отовсюду.
ФОТО: SHUTTERSTOCK
Когда отцу шел четырнадцатый год, Северный Кавказ захватили немцы.
На нашем хуторе на реке Зеленчук они в первый же день оккупации повесили всех евреев и заодно похожих на них греков.
Потом немцев сменили венгры, превосходившие своих предшественников жестокостью.
Началось истребление семей коммунистов и командиров Красной Армии, грабежи, угон молодежи в Германию.
Наша семья оказалась в опасности.
Мой дед Кирилл, воевавший в Гражданскую с 18-го по 26-й год сначала у батьки Кочубея, затем у Буденного и в Средней Азии (коммунист с 20-го года, был тогда двадцатилетним командиром эскадрона разведки в Первой Конной), ушел в 41-м в корпус генерала Доватора комиссаром.
Мой прадед Степан Петрович, которому шел девятый десяток, спас семью, в том числе моего отца: увел невесток с внуками в горы, к партизанам. Шли ночами, маленьких детей несли на руках. Прадеда Степана уважали и в казачьих хуторах, и в черкесских аулах, ему помогали все, и никто не выдал.
В партизанах отец в основном доил коров. Хлопцы угнали в горы от немцев колхозное дойное стадо. Чтобы коровы не пропали, доили их день и ночь, в том числе на землю. Несколько раз стадо бомбили и обстреливали с самолетов, тогда старики и подростки разделывали убитых животных, чтобы кормить отряд, и уходили со стадом дальше в горы.
Мальчишек берегли, но один раз отцу довелось участвовать в бою. Вероятно, не хватало взрослых бойцов, одну из троп в горы перекрыли засадой из десятка подростков и двух парней постарше. Именно по этой тропе пошел эскадрон венгров.
Мальчишки хладнокровно пропустили разведку, а когда эскадрон оказался в зоне обстрела, на открытой горной тропе поперек склона, начали.
Два пулемета Дегтярева сделали завалы из вражьих и конских трупов в начале и конце колонны, а пытавшихся прятаться и отстреливаться оккупантов били сверху через ущелье прицельно, пользуясь преимуществом своей позиции. Бой был коротким, в живых на тропе остались только лошади.
Но потом немцы подвезли минометы, засада по команде ушла, оставив заслон из двух хлопцев постарше с «дегтярем». Они выполнили долг до конца и погибли.
Рисунок Татьяны Данчуровой.
После освобождения Кавказа взрослые бойцы ушли на фронт, а старики и дети остались налаживать разоренное войной хозяйство. Отец с моим прадедом Степаном две зимы караулил гурт колхозных овец. Главной опасностью были многочисленные волки, приходившие по ночам.
Гурт овец ночевал в огороженном загоне, сторожа — в крохотной землянке рядом. Им помогали две кавказские овчарки, пережившие войну в партизанском отряде (тех, кого не увели в горы, немцы и венгры перестреляли).
Оружия у недавних партизан имелось достаточно, но ночью против волков оно было бесполезно, поэтому овец защищали древним способом, как и домашнее животноводство.
Ночью при приближении волков овцы начинали волноваться, дед Степан выжидал момент, когда нужно выпустить собак. Ошибиться было нельзя: если выпустить их преждевременно, когда волки еще далеко, собаки могут погибнуть, а пропустишь нужное время — или волки в загон заскочат, или овцы сами забор снесут и в степь на свою погибель побегут. Дед всегда пускал собак когда надо.
Через секунды начиналась грызня. Отец стрелял в воздух и, бросив ружье, бежал к дерущимся с кинжалом, а дед в это время добавлял огня в «Летучей мыши» и поднимал фонарь повыше. Подскочив к клубку сцепившихся с волком собак, отец колол хищника кинжалом.
Дед категорически запрещал колоть в грудь или шею: это хоть и эффективно, но можно остаться без рук. Только в пах, поймав левой рукой заднюю лапу зверя. Кавказский кинжал для того таким длинным и куют, чтобы через пах до печени и легких достать. Часть ночей проходила спокойно, но иногда стаи подходили к загону буквально каждую ночь. Овец сохранили всех, а волков добыли одиннадцать.
Овчарки схватывались в основном с молодыми волками. Когда они вдвоем давили одного серого, резать было относительно безопасно. Сложнее было, когда каждая из собак дралась со своим волком.
Случалось, отец не успевал добежать до драки, как волки, стряхнув собак, убегали в ночную степь. Отец вспоминал, что больше всего хлопот и волнений доставил единственный добытый матерый. В тот раз собаки задержали двух волков.
Кавказские овчарки, сильные, смелые, на поле боя не нуждались в опеке, не ждали команды, не пугались бомбежек. Животные тянули тяжелые повозки с медикаментами, бинтами и другим инвентарем. ФОТО: SHUTTERSTOCK
Отец подскочил к суке, катавшейся с крупным переярком, выбрал момент и помог ей кинжалом. Сука тешилась победой, с рычанием трепала своего противника, а отец, отскочив в сторону, пытался уловить шум драки, который только что слышал рядом. Тишина могла означать только одно: его друг, кобель по кличке Маузер, погиб.
Отец, уже знавший цену жизни и силу смерти, не хотел верить тишине и продолжал слушать, надеясь на чудо. И оно свершилось, заявив о себе плеском воды в крохотном ставке — в пруду.
Подбежавший с фонарем дед Степан осветил ставок. Волк и Маузер стояли рядом, кобель держал серого за загривок и окунал его в воду, при этом и сам погружался в нее с головой. Затем, не ослабляя хватки, кобель «выныривал», шумно вдыхал воздух и снова давил на волчий загривок.
Он топил волка, но тот не сдавался. Отец, сломав прибрежный ледок, вошел в воду и помог другу победить. А вскоре все вместе грелись в землянке у печурки…
В 45-м вернулись домой фронтовики. С волками разобрались быстро, и в следующую зиму они уже не подходили к жилью. Со своей партизанской винтовкой, немецким «Маузером», отец охотился на лисиц. Добыл двух, а потом винтовку отобрал участковый.
Самое удивительное, что отец не считал свою работу по охране овец от волков чем-то исключительным. Просто они с дедом выполняли свою работу.
У карачаевцев и балкарцев существовал обряд завязывания волчьей пасти (берю аууз байлагъан). Его проводили для того, чтобы уберечь скот от нападения волков. ФОТО: SHUTTERSTOCK
В первые послевоенные годы отец несколько раз участвовал в погонях за волками верхом. В краю всадников верховая лошадь оставалась главным транспортным средством, и хлопцы при любой случайной встрече с волком гоняли его «по степу». Эти расчетливо-удалые погони часто заканчивались победой над зверем.
Боевой нагайки у отца не было, поэтому он отвязывал на скаку левое стремя, чтобы пользоваться им. Но добыть волка таким образом ему не удалось ни разу: у черкесов, его друзей, имен которых я, к сожалению, не запомнил, кони были лучше, и победную точку в погонях ставили они.
Про эти свои приключения отец рассказал мне, когда обнаружил неточность на иллюстрации в одной из книг Сабанеева. Изображенный там киргиз, преследующий волка верхом, тоже пользовался стременем, но правым. По авторитетному для меня мнению отца, при ударе с седла правой рукой необходим упор на правое стремя, но автор рисунка этого не знал.
Отец навсегда остался «неравнодушным» к волку, переубеждать его было бесполезно. После армии он по комсомольской путевке поехал в Сибирь, где остался до конца жизни и где я родился и вырос сибиряком.
Интересен такой факт. Мы жили в маленькой деревне, где осенний забой скота — естественная часть сезонных деревенских работ. Обычно скотину забивает глава семьи, но мой отец непосредственно забоем никогда не занимался, всегда приглашал помощников.
На охоте он пользовался складным ножом, специального охотничьего никогда не заводил. Но меня точить ножи старым казачьим способом научил, наточенные так, они становятся бриткими и долго держат лезвие.
Охоту отец оставил после переезда в город, в возрасте около 50 лет, а азартным и умелым рыбаком оставался до конца жизни. Возможно, особое отношение к волку передалось мне по наследству, при встрече с этим зверем руки сами тянутся к оружию…
Нам действительно есть что помнить и есть чем гордиться. Мы победили, потому что для Победы каждый сделал все, что мог, и даже больше. Потери были страшные.
Так, в отцовском классе после оккупации из 28 учеников осталось всего двое мальчишек, остальные были или угнаны в Германию, или убиты. Отец в свои 14–15 лет тоже делал все, что мог: доил коров, так что руки постоянно болели, в бою тщательно целился и точно стрелял, а потом сохранил от волков гурт колхозных овец.
С трудом представляю его ночные схватки с волками, но знаю, что он говорил только правду, и делать эту работу тогда, кроме него, было некому.
