Натаскать пойнтера

– Ишь ты, какой красно-пегий, – подумалось мне. – Красавец-пойнтер.  

– Ага, пойнтер, – с задорным видом подтвердила собака и кивнула головой. – А зовут меня Агат.  

Пойнтер в рубашке белого атласа с красными пежинами на голове и на спине легко поднялся, еще раз приветливо оглянулся на меня, вильнул пару раз прутом, и видение исчезло. В глаза сквозь приоткрытые веки слепило заглянувшее в окно солнце. «Значит, уже скоро семь, – пришла в голову мысль. – Пора подниматься, пока солнце палить не начало».  

– Барош, ты где?  

Барон приподнял голову; он лежал, свернувшись, как обычно, калачиком, в углу старого дивана, спиной к печке. Печь была не топленой; еще середина августа не минула, днем столбик термометра переползал далеко за отметку +20 градусов. Но за десять лет своей жизни Барон уже привык, что от печи идет приятное тепло, дающее покой после трудного и полного событий охотничьего дня, и под утро всегда оказывался в этом месте в одной и той же позе.  

– Приятный сон мне приснился. Собака – это к друзьям.  

В поле было еще свежо, роса не обсохла, солнце висело низко и не пекло. Выпрыгнув из машины, Барон шагом отправился вперед. Бегать он не мог. Весь июнь и половину июля я возил его по врачам: уколы, капельница… Сердце растянулось, стало слишком большим, объем желудочка более чем вдвое превышал пропускную способность аорты. Насос не мог протолкнуть всю кровь в систему, и с каждым своим сокращением сердце получало гидравлический удар-отдачу. Но в поле мы время от времени ненадолго выходили, прогулка собаке все равно была необходима.  

«А почему все-таки пойнтер», – задумался я, следя глазами за Барошей, который неспешным шагом продвигался по угодьям, ловя поднятым чутьем воздушные потоки. Утреннее видение отчетливо отпечаталось в памяти. На сон это было как-то не похоже: сны я вижу, но никогда не запоминаю и не в состоянии пересказать их содержание, даже стразу после пробуждения. А этот отпечатался отчетливо, словно я видел все наяву. И в душе осталось какое-то теплое чувство.  

Барон первые годы работал в необычной для курцхаара манере. «Носится, словно пойнтер, да и телом он не в немца, – говорили на испытаниях эксперты. – Слишком легкий, даже субтильный. Впрочем, такая манера хоть и не типична для породы, но по-своему изящна». Пойнтеров в работе я никогда не видел, но слова запомнились.

С годами ход Барон сбавил, а за год до этого и вовсе стал работать не на галопе, а на рыси с переходом на шаг. Позже я понял: из-за сдавшего сердца. На результативности это почти не сказалось: недостаток скорости он компенсировал опытом, направляясь в угодьях именно туда, где могла сидеть и, как правило, действительно сидела дичь.  

Бароши не стало спустя пару недель. «Как жил, так и умер», – прошептала жена, когда он упал замертво у нас на глазах. Отошел, не создавая проблем: не исчез, выйдя на прогулку за ворота, не пал где-нибудь в высокой траве, где бы его долго и, скорее всего, безуспешно искали. Встал вместе со мной, как всегда, прошелся от крыльца до калитки и вокруг березок у наших ворот, вернулся в дом и упал, коротко вскрикнув от боли, и отлетела собачья душа.

Когда я копал ему могилку в поле, чуть в отдалении все время слышался звон бубенчика с его рабочего ошейника, словно он по-прежнему носился вокруг, обыскивая заросли. Звук был слабым, но таким отчетливым, что я даже в какой-то момент бросил лопату и подошел к лежащему под березкой тельцу – уж не ожил ли он! Но тело было по-прежнему безжизненным, хладным и уже окоченевшим.  

Дома стало пусто. Это была не первая в моей жизни собака, и я знал, что от щемящей боли в душе от потери может спасти только новый друг. Клин клином вышибают.  

Но ни в папке с объявлениями в отделе собаководства в МООиРе, ни в «РОГе», ни в Интернете свежих объявлений о продаже щенков не было. Через пару недель щенки курцхаара появились, но, хотя тягостная атмосфера в доме не рассеивалась, меня что-то сдерживало. Я вспомнил свое видение уже месячной давности и понял, что поступать наперекор ему мне не следует.  

фото: Fotolia.com

Первая весточка о будущей продаже месячных щенков пойнтера появилась  только под конец октября. Продавец – Сандрик, хозяин кобеля, – обещал застолбить за мной хорошего кобелька, за которым нужно было ехать или мне самому, или другому покупателю щенков в Орел к середине ноября.  

– А когда щенки родились, и какого они окраса?  

– Все двуцветные, красно-пегие,  ощенилась их мама 12 октября.  

Повесив трубку, я извлек охотничий дневник прошлого лета, где свой сон я тогда отразил. Запись подтвердила искрой озарившую сознание догадку: разделявший две даты срок был как раз равен нормальной продолжительности собачьей беременности – 62 дня. Оставалось только выдержать пытку ожидания.  

Месячного малыша привез из Орла покупатель другого щенка из этого же помета. В белой рубашке чуть теплого оттенка с атласным отливом, с красными ушками и такого же цвета пежинами на голове и спине, с татуировкой KUR 1009 на внутренней стороне правой ляжки и с уже заполненной справкой о происхождении с его кличкой. Кличку указал я, когда при оформлении документов со мной связались из Курска.  

– Кличка должна начинаться на «З», – неожиданно объявил по телефону Сандрик.  

– Почему вдруг «З», – удивился я.  

– Такие правила. Это для систематизации картотеки: все щенки этого помета должны иметь клички на букву «З». Его брат уже стал Зиданом.  

– Но у него уже есть имя, – начал было я оторопело, уже понимая, что попытка объяснить по межгороду, почему моего питомца можно назвать только Агатом, будет слишком длинной и вряд ли кого-нибудь убедит. Правила есть правила, и ради моей прихоти отменять их не станут.  

– Записывайте так: заглавная «З», потом дефис и слово «Агат», выпалил я осенившее меня решение.

  З-Агат обладал безудержным темпераментом. Из большой картонной коробки, в которую его поселили, недели через три он научился вылезать и принялся брать нашу с женой постель приступом. Надоевшую ему коробку он вскоре и вовсе изорвал в клочки. Новый картонный домик, который к тому же загромождал и без того тесную нашу «гостиную», я строить не стал и  позволил щенку поселиться в старом кресле, в котором до него жило уже несколько поколений собак.  

Любимой игрушкой стал подаренный ему на второй день специальный собачий мячик, который был тогда величиной с него самого. Гонять его он мог все время, пока бодрствовал, а бодрствовал он, несмотря на малый возраст, довольно много. Ему явно не хватало хорошего моциона на улице, но до завершения полного цикла вакцинации выходить нам в свет не следовало.  

Первый выход состоялся только после старого Нового года. Оказавшись в неожиданно холодной и показавшейся ему недружелюбной среде, малыш съежился и принялся с возмущением лаять на лежащий под его лапами колючий снег. Сия белая субстанция ему явно не нравилась.

 Акклиматизировался он на улице только после двух недель постепенно удлиняющихся прогулок.  

Вольно или невольно на ум постоянно приходили сравнения со щенячьей порой его предшественника. Тот был паинькой и изо всех сил старался все делать правильно. Немец он немец и есть: ордунг! Чуть ли не с первого дня аккуратно справлял нужду исключительно на газету, разложенную для этой цели на жестяном подносе, а в четыре месяца и вовсе уже стал это делать только на улице, а разложенная на подносе газета с неделю оставалась сухой, так что в конце концов я ее убрал совсем. Бароша всегда смотрел и мне и другим домашним в рот, стараясь изо всех сил понять, чего от него хотят.  

С Агашкой все было иначе. Обладая буйным темпераментом, он носился крошечным ураганом по дому, и все происходившее вокруг мгновенно приводило его в возбуждение настолько, что он  был не способен воспринимать никаких внушений. Оправлялся, где приспичит, и все, что привлекало его внимание, он тут же хватал зубами и начинал дергать и таскать.  

фото: Fotolia.com

Все мелкие предметы, которые могли пасть его жертвой, были тут же подняты на  недосягаемую высоту. А чтобы выпустить переполнявший его пар, ему постоянно подбрасывали мячик и сшитую из крепкой материи подушку, туго набитую тряпьем и старыми полиэтиленовыми пакетами. Он едва мог ее поднять и часами боролся с ней, мотал в зубах и перетаскивал из угла в угол. Месяцев с пяти-шести начал настойчиво приставать к жене со скабрезными предложениями.  

– Ни один англичанин в мой дом больше не войдет, – кричала она, отмахиваясь от нахала. – Какие они сами, когда ходят на футбол, такие у них и собаки: нация хулиганов!  

Напряжение спало с наступлением теплых дней, когда стали возможны длительные прогулки, во время которых он мог, наконец, вдоволь набегаться со своими хвостатыми приятелями и получить уйму новых впечатлений от долгого похода с папой по берегу речки и по окрестным горкам.  

Блюсти чистоту в доме по-настоящему он научился довольно поздно, только с открытием весенней охоты, когда начался дачный сезон, и ему уже перевалило за шесть месяцев. Там он имел возможность выскакивать на улицу всякий раз, как возникала потребность. И в этих условиях одного-единственного внушения строгим голосом, что «это» делать в доме нельзя, оказалось достаточным, чтобы и в городской квартире он начал терпеливо сдерживаться от прогулки до прогулки.  

Психика у Агашки, несмотря на его безудержный темперамент, оказалась стабильнее, чем у субтильного Бароши, который, например, панически боялся петард и прочей пиротехники. Обнаружив впервые этот его страх, я даже испугался за будущее наших с ним охот. Но напрасно. Первая настоящая охота все расставила тогда на свои места. Бароша безошибочно отличал звук выстрела от взрывов петард и ракет. Первый в его жизни выстрел из ружья навсегда оказался связанным с добычей перепела из-под его стойки и ничего, кроме энтузиазма, этот звук у него не вызывал. А вот от пиротехники он в течение всей своей жизни впадал в панику и бился в истерике, так что неделя до Нового года и неделя после для нас всегда была тяжким испытанием: собака отказывалась выходить на улицу, а новогоднюю ночь неизменно проводила, дрожа от ужаса, под праздничным столом.  

Звук выстрела должен ассоциироваться исключительно с положительными впечатлениями. Большую ошибку совершает тот, кто начинает «приучать» щенка к выстрелам, стреляя над его головой или хотя бы вдалеке впустую. Звук выстрела – это удар по перепонкам, вызывающий звон в ушах и головную боль. Если за ним никакого положительного результата не следует, ничего, кроме неприятного впечатления, он не может оставить. А если к тому же еще и часто повторяется, то к неприятию даже и у тех собак, которые не испытывают врожденного страха перед сильными звуками. Попытка привить таким способом привычку приведет к прямо противоположному результату.

Прогулки с молодой собакой на стрелковом стенде – это глупость: от обилия болезненных ударов по слуху и у человека голова заболит – не случайно стрелкам рекомендуется надевать наушники, а в европейских странах без защитных наушников (и очков) на стенды и стрельбища вход вообще запрещен.  

Агашка же, несмотря на кажущуюся впечатлительность, к взрывам пиротехники оказался совершенно невосприимчивым. А вот стрельбу из ружья, уже после первого выхода на охоту, когда была взята пара дичи из-под стойки, стал воспринимать, как салют его личным успехам, и на ружье начал смотреть, как на украшение жизни.