Фото автора
Принято у нас в семье, чтобы на столе новогоднем всегда была заливная рыба. Не из купленных на рынке многократно замороженных и размороженных болванок, мало уже напоминающих рыбу, а из пойманной самолично свежей и сочной щуки… Хорошо, если к ней, белобрюхой, будут для навара с десятка полтора ершей сопливых, окунишек столько же, можно и покрупнее.
Вершиной, верхней точкой в смете на вышеуказанный продукт был бы, конечно, судак, но поимка его сродни лотерее: можно неожиданно обрыбиться за час, но есть вероятность и того, что хищно-уловистая серебряная обманка, пусть и с подсадкой тюльки, будет возвращаться пустая весь день. Вероятно, лишь узкие профессионалы в этом деле не останутся без клыкастого в любой ситуации.
Возвращаясь к щуке, хочу заметить, что расхожее мнение, будто крупная щука суха и невкусна, не всегда верно. Да, если рыбина поймана в небольшом озерце или прудике, то уже трехкилограммовая щука может оказаться пенсионеркой… На волжских же кормных раздольях свирепоглазая хищница всегда в движении, азартно-зла, молода и нагуливает жирок до состояния благодушного поросенка. Даже брюхо у такой отъевшейся особи бывает нежно-розовое, а плавники ярко-красными… Плоть же ее — сочна и жирна. Однажды нам выпало поймать щуку весом в шестнадцать килограммов двести граммов. Икры в ней, весенней, было три литра, а тонкий срез щучьей тушки едва поместился целиком на большую сковороду-чугунину. Он, этот нежно-розовый срез, пыхтел в растительном маслице, затем — в сметане, а потом обливался соком-слезами на угодливом фаянсе тарелки… И не было ничего вкуснее для нас в тот миг, особенно под рюмочку хорошей охлажденной водки!.. А был-то всего лишь поджаренный кусок свежей щуки, пойманной в зазеркалье волжских просторов…
Времена несколько изменились: на проверенных волжских плато уже не вскидывали флажки жерлиц щуки-крокодилы. Больше попадалась шпана за килограмм, редко — рыбины до пяти-шести кг…
И в этот день мы были настроены не амбициозно. Поблеснить бы окушка-горбача, увидеть подъем кивка и выдернуть пару-другую серебристых плотных сорожин, сбегать к загоревшемуся флажку жерлицы, пусть и от хватки килограммового «шнурка». И переночевать в прогревшейся землянке на волжском острове под морозным звездным небом. И чтобы пели угольки в печке, оплывала свеча, бросая пугливые тени на бревенчатые стены, и были бы неторопливые разговоры рыбацкого братства за стопкой запотевшей водки в канун молодого новогодья…
Мы идем к двум островкам волжской протоки. Живцов несем с собой. Сорожки-плотвички, пойманные загодя на городской речке, суетливо плещутся в кане. Иногда, случается, не поймать серебристой мелочи на месте. Или ерши лупоглазые одолевают, или окуньки бьют озорно по мормышке с алым мотылем. Сорога чаще гуляет в протоках с более сильным течением, ближе к Волге.
Сын Димка потребовал в этот раз самостоятельного лова, без посредников в установке жерлиц, подсечке и вываживании рыбины, если будет хватка. Радуясь втайне его азартному «Я», спрашиваю, вроде бы ворча:
— Помнишь, торопыга, как живца цеплять? Флажок заводи, чтобы сорвать могла, но без самострелов… Если возьмет, багри под лункой, дуром не волоки…
— Да помню я все! — перебивает Димка, алея торопливой заносчивостью. — На озере же тебя обловил!.. Иди-иди…
— Иди… Волки съедят тебя одного здесь! — подмигиваю товарищу.
— Слышали мы уже эти сказки!..
— Вот тебе и сказки, а весной только косточки нашли на льду…
Димка словно не слышит и, торопясь, возится еще неумело у жерлицы, а мы идем дальше, оставив сына до вечера на этом уловистом прежде участке, по дну которого шла то ли борозда, то ли русло затопленного ручейка тянулось.
Мы с Павлом ставим жерлицы на новом месте, почти у самого острова. Глубины здесь на широком плато почти одинаковые — не более двух с половиной метров. Но щуки в первой половине зимы выходили здесь и на самую смешную мель, что в последние годы стало правилом. Закрывая сезон открытой воды, мы вылавливали на спиннинг крупных щук на травянистых косах, едва прикрытых водой.
На участках с ровными глубинами я всегда стараюсь отыскать «тропинку» хищницы. Чаще всего жировать щука идет вдоль островов по каким-то своим отметинам. Чтобы пересечь ей путь, жерлицы выставляю поперек протоки размашистыми зигзагами. Найдя по первым хваткам щучью дорогу, располагаю снасти вдоль нее.
Начинаю выставлять жерлицы метров за двести от острова и тяну их к противоположному длинному острову. Пашка уже сидит у лунки и время от времени поддергивает кверху удильник. Видно, что на крючке трепыхается мелкий окунек-горбунок. И так — раз за разом… Их, окуньков, тут, видимо, тьма-тьмущая. Надо будет насадить несколько штук на жерлицы. В таких местах щука иногда предпочитает рыбку, которой преимущественно больше окрест. А Пашка тянет, между тем, очередного окушка с ладонь…
— Слабину не давай, уйдет! — провоцирую товарища.
Тот что-то бурчит и увлеченно тягает мелочь. Все, теперь его с этого места не согнать. Он любитель посидеть у лунки, лишь бы что-нибудь ловилось, хоть и мелочь. Я же долго так не могу усидеть: потом хочется чего-то искать, бурить, менять приманки, блеснить, дразнить на мормышку, поглядывая время от времени на жерлицы. Оглянулся и сейчас, хотя и половины снастей не выставил. Позади алел флажок третьей от острова жерлицы… Снега немного, и снасти рядом, поэтому не бегу. Подо льдом всего два метра с лишком, как бы не испугалась, зубастая, торопливых тяжелых шагов… Издалека видно, что катушка жерлицы медленно вращается, время от времени останавливаясь и снова неторопливо раскручиваясь. Но едва я сделал несколько шагов, как вдруг она закрутилась — теперь уже стремительно и без остановок. Услышала… Теперь надо быстро… Подбежав к снасти, вижу, что катушка уже пуста и леска елозит о край лунки. Пора!.. Несильно подсекаю и вываживаю без багра щучку за килограмм.
— С почином! — машет товарищ. — На Новый год есть жареха!
— Мелка больно, костлявая! Сейчас обратно отпущу, — дурачусь.
— Я тебе отпущу! — не понимает юмора товарищ, только недавно занявшийся рыбалкой, и бежит ко мне. А тут вскидывается флажок еще одной жерлицы… Рядом совсем, по той же почти линии, что и уловистая жерлица, давшая первую щуку. Вот и тропинка щучья! Да и время щучьего волжского выхода совпало — ровно одиннадцать утра…
— Паша! — кричу. — Вынимай заливное! Вон, крутит уже! Бегом!..
Хочу дать шанс товарищу самому обрыбиться, подержать на леске упористую тяжесть огненноглазой щуки водохранилища… Прописать, что ли, Пашку, говоря солдатским дедовским жаргоном, или приписать-приобщить к нашему святому и не тайному братству, в отличие от скрытного цеха масонов…
— Да я же не умею! — пугается тот.
— Все когда-то не умели. Давай-давай! — я великодушен до самолюбования собой. К тому же, и щука, конечно же, мелочь. Крупнее здесь быть не должно. Чего ж руки зря морозить?.. (Мне теперь стыдно…)
Между тем жерлица вдруг закачалась. И на ней не осталось ни витка лески.
— Паша! — кричу, уже не шутя. — Бегом, упустишь!..
А товарищ и так весь вытянулся, словно борзая на гону. Уши его шапки развевались на ветру, действительно, как у молодой торопливой собаки. Он подбежал к жерлице и, как-то дико осклабясь, дернул за леску. Тут же охнув, он стал неистово вытягивать из лунки что-то неподатливое и сопротивляющееся упрямо. «Палец, видимо, порезал о леску», — отметил я про себя машинально и подбежал к Пашке. А у лунки происходило что-то незаурядное: товарищ, налившись малиновым неистовством, приседал ко льду и вновь поднимался, падал на колено, опускал руку под лед за уходящей стремительно леской… Я даже не успевал чего-то посоветовать разошедшемуся не на шутку товарищу. Да он и не слушал меня… Но когда он попытался вытащить рыбину рукой подо льдом, пришлось его оттолкнуть и подбагривать щуку самому. Вскоре на льду забилась матерая щучища с алыми плавниками и белым брюхом, в контраст темно-золотой спине. Она тяжело ворочалась на снегу и зло следила за танцующим у лунки приятелем пронзительно-желтыми глазами.
Когда Пашка немного успокоился, я снисходительно заметил:
— Банально, но новичками действительно везет. Рыбка не самая мелкая.
— Не самая мелкая?.. Крупняк!.. — обиделся не на шутку товарищ. — Ладно, не завидуй, все равно вместе есть будем…
Теперь великодушен был уже Пашка…
Завечерело. Упали первые хлопья тяжелого снега. Пришел ветер и зашуршал легкой поземой вдоль проток. Сквозь синюю дымку проглянули теплые огоньки дальних деревень, откуда послышался лай собак и пахнуло дымком-жильем. Пора и нам на ночлег.
Подойдя к Димкиной сидке, я увидел умело натянутый навес из полиэтилена, темную фигуру под ним и улыбающуюся румяную рожицу под лихо сдвинутой шапкой.
— Ну что, пап, видишь? — Димка повел рукой и указал на рядок плотненьких щучек, чуть присыпанных снегом. — А ты говорил…
— Говорил-говорил… Молодец! Как раз к новогоднему столу!..
И сын расплылся в хорошей своей улыбке.
Впереди нас ждали теплый ночлег в землянке, алеющий рассвет над мелколесьем островов, еще один день ловли и много искристых снежных дней с запахами мандаринов, теплой хвои и… щучьего заливного на изломе Старого и Нового года…
