Прочитав в «Заметках псового охотника» о лисичках с ножками, не могу умолчать о случаях, встречавшихся мне в моей охотничьей практике и доказывающих, что между зверями встречаются экземпляры, обладающие исключительными способностями
Кому из охотников не известна обычная быстрота лисицы?.. В моей охотничьей практике случались изрядные курьезы.
В бытность мою в г. Малоархангельске Орловской губернии я мог похвалиться, что имел лихих борзых, усовершенствованных мною в течениe двадцати лет из помеси различных пород: по крайней мере лучше их я не желал бы иметь никогда. Оставшиеся теперь там охотники их помнят, а некоторые отзывались, что ездить со мною скучно: не дают полюбоваться на травлю, ибо собаки брали все, что настигли, много по второй угонке, а больше по первой.
С этими борзыми я отправился однажды в конце октября (с тремя сворами) в наездку. Недалеко от сельца Сабурова пролегает торфяное кочковатое болотце, изрытое копанями для мочки пеньки и ямами, из которых добывается торф. От болотца этого тянется полудугою, версты на полторы, неглубокий голый овраг, а в головке оврага засел густой дубовый кустарник, изрытый отвесными овражками, с лисьими суринами.
Подъехав к болотцу, я послал две своры вдоль оврага, а сам направился прямым путем к кустарнику, далеко опередив своры, на тот конец, чтобы, если своры поднимут зверя около оврага, иметь возможность отрезать ему путь к кустарнику. Не доезжая десятины на полторы до кустарника, вижу — кума вытянулась на меже в зеленях. Повернув круто направо и не показав виду, что ее заметил, я обогнул кустарник и выехал из кустов прямо на нее, на зеленя. Лиса вмиг понежилась; собаки рванулись, я молча, марш-маршем за ними; лиса как-то ловко вскинула вверх трубою, повернулась к лесу, секунду постояла, как бы не зная, на что решиться, сделала два прыжка в сторону, порываясь к кустам, но, видя настигающую свору, круто повернула направо и пошла прямым путем к болотцу.
Боковые своры живо зазрили, и обе понеслись на помощь. Первая подоспела как раз наперерез, но лиса только побочила и полетела дальше; вторая неслась прямо навстречу, и я решил, что тут злодейке и конец; но не тут-то было: лиса перепрыгнула через трех собак, как через барьер, и наддала еще сильнее, так что собаки, висевшие на трубе, стали видимо отставать. Долетев до болотца, лиса в кочках погасла. Недолго мы искали: в кочке оказалась сурина. Встав с коня, я заглянул под кочку: глазам моим представилась сурина на вылет, аршина в два длиною; запыхавшаяся лисица сидела на виду.
Сел я на ту же кочку. Окруженный собаками, я соображал, как удобнее устроить новую потеху. Выкурив папиросу и дав собакам отдохнуть, я отхлопал их от сурины, чтобы не схватили на лазу, и запустил арапник в сурину. Лиса вмиг вылетала в отнорок, сделав прямо из норы громадный прыжок, и понеслась по копаням, смело перепрыгивая через них. Я, между прочим, от норы не отходил, чтобы не дать ей возможности, обогнув круг, вскочить в ту же сурину. Половина собак, перепрыгивая за плутовкою и не приготовившись к такому маневру, плавали в копанях, а четыре, обогнув копани, начали шибко доспевать. Лиса попросилась было из болота, но, видя настигающих собак, круто повернула в кочки, избила по ним все своры, проскочила между ног моего коня и шмыгнула в ту же сурину, получив только от меня арапника.
— Как быть? — спрашиваю своих охотников.
— А как быть? — отвечают. — Остается одно: взять ее живьем.
— Нет, оставим ее в покое, да попросим, чтобы она еще когда-нибудь так нас потешила.
На том и порешили; уселись на сурине, отдохнули немного и разровнялись по полям. Но плутовка просьбы нашей не уважила, и сколько раз в ту местность мы ни приезжали, больше она с нами не встречалась.
***
Когда я охотился в Елецком уезде, то при дальних отъездах ко мне приезжал знающий все окрестные местности, живший за Засоснинскою слободою, в десяти верстах от города, мужичок Дюкарев, охотник горячий, рассказывавший о всякой травле с особенным энтузиазмом и готовый проскакать за зверем, даже зайцем, какие угодно пространства — словом, охотник в душе. Была у него пара борзых собачек: серый рослый кобель и небольшая сучонка лисьего окраса, довольно мускулистая, с большим верхом, так что когда она трусила за своим владельцем с уткнутым по обыкновенно в землю щипцом и опущенным правилом, то похожа была на букву С. Но эта сучка отличалась необыкновенною цепкостью: стоило только кобелю угнать зверя, как Пальма уже вцеплялась, как игла за магнит. Дорожил ими Дюкарев выше всего на свете, да и было за что: травил он ими русаков и лисиц вдосталь.
Раз приказал я ему пpиexaть рано утром с намерением отправиться в незнакомые мне места дня на два. В назначенный день, отправив подводу с овсянкою и припасами рано утром вперед и оседлав коней, ждал я Дюкарева. Пробило девять, десять часов, а его все нет; наконец, показался: конь, перепавший и весь мокрый, собаки истомленные и сам весь красный, как рак.
— Что случилось? — спрашиваю.
— Измучил, окаянный, будь он неладен! Да и где вскочил — на бугру, под самою Засоснинскою слободою. Еду это я, поталкиваю, поспешаю к вашей милости; только взбираюсь на бугор, что под слободою, а он — пырьх! Из-под самых ног! Я: отуту! Собаки шаркнули; а он бочит, бочит, поворачивает, значит, назад от слободы. Пальма вот-вот-вот сейчас доспеет. Не захватила, проклятая, оморок тебя ушиби! Да хоть бы бежал, окаянный, как следствует, ну, ушел бы и шабаш! А то ведь, заложил одно ухо на затылок да ковыляет перед собаками, вот как рукою взять. Я: отуту! отуту! Ну, дружки, не выдай, сделай милость! А они заместь того, чтоб, значит, подвалить сразу да поперек его, мерзавца, они к нему с поклоном! Кланяются ему в хвост, да и шабаш! Ух проклятые! Удавлю сейчас анафем, чтоб и не воняли округ меня!
И он опять с каким-то остервенением сунулся к собакам.
— Да ты бы уж бросил, — остановил я его.
— Да как бросить, когда вижу, что он, окаянный, от собак, как я вот от вашей милости? Я хлестанул гнедого арапником, вытянулся бедняга — из сил лезет за ними, да ничего не поделаешь. Так, почитай, до самой нашей деревни мучил нас, потом свалился в овражек и пропал, как в воду канул.
Я хотел было уже вернуться домой, да знаю, что ваша милость ожидать меня будете, а то бы и ехать дальше неспособно.
Нечего было делать; велел я дать его гнедому овса, собакам овсянки, и мы тронулись в путь уже часов в двенадцать.
Возвратясь с этой охоты и отправляя домой Дюкарева, я объявил ему, что дня через два побываю в их стороне, а потому велел ему меня поджидать.
Поотдохнувши и управившись с делами, я тронулся в Засоснинскую сторону.
— А вон налево Дюкаревский бугор — говорит мне с усмешкою доезжачий, когда мы проехали слободу.
— Да ведь там уже окаяннаго русака нет, — отвечаю я.
— А почем знать? Разве ему дом строить? Придет да и ляжет.
— Ну, поворачивай к бугру, — приказал я.
Едва только мы взобрались на половину бугра, как окаянный сверканул, но, услышав гам стаи гончих и увидав за собою ораву борзых, уже не ковылял, как выражался Дюкарев, а отделился от собак, как от стоячих, и удрал в поля, и на этом спасибо: по крайней мере, не измучил всю охоту.
Спустя несколько дней, я снова пустился в Засоснинскую сторону, так как в первый раз мне нужно было поспешить домой, и много хороших мест осталось нетронутыми; но на сей случай пригласил с собою аптекаря с пятью борзыми. Выезжаем за слободу.
— Да неужели же окаянный и теперь здесь? — говорю доезжачему.
— Что же мудреного? Надо попробовать.
— Если пробовать, то нужно объехать кругом, — приказываю я.
Окружили бугор лошадьми и собаками вплотную, так что проскочить, кажется, не только русаку, но и котенку было негде.
— Ну, если здесь, то наш теперь. Повезем Дюкареву в подарок. Заезжай, Иван!
Едва только Иван тронулся на бугор, как окаянный русак тут как тут. Вскочил на секунду на задние ноги, перевел ушами и вместе с поднявшимся криком и гамом стремглав бросился на свору аптекаря и, сделав прыжок аршина в два вышины, перескочил через свору и покатил по полю, шибко отдаляясь от собак.
— Браво! Браво! — как истый немец, заорал аптекарь.
Долго я ехал и думал… Но ничего не надумал.
***
Отправился я как-то в начале сентября к своему брату в Новосилеский уезд с целью там поохотиться; но так как борзых там хватало на мою долю и без моих, то я захватил с собою в тарантас одного лишь легаша. В свободное от псовой охоты утро я, взяв ружье и легаша, направился на жнивники пострелять жирных в это время перепелов. Охота шла удачно, перепелки исподволь валились в ягдташ, и я подвигался к кустарному леску, мимо которого мужик вез снопы. Вдруг от моего выстрела по перепелу, шагах в пятидесяти от меня, выскочил матерый русак. Мужик, увидя его, заорал во всю глотку, и от него покатилось что-то серое, прямо к русаку. Подкатывается ближе. Вижу, делает угонку, другую и затем кубарем с русаком катится в попавшуюся на пути лощинку.
Мужик, бросив воз, стремглав летит туда же. Меня это заинтересовало и, подойдя к лощине, я увидел русака, уже отколотого в руках мужика, а возле него увивалась низенькая собачонка, в аршин длины, с кривыми передними короткими ногами, густою волчьей шерстью и пушистым хвостом.
— Хочешь пять целковых за собачонку? — спрашиваю жичка.
— Нет, барин, я и двадцати пяти не возьму; она меня третий год хлебом кормит: всю осень и зиму, что ни увижу, то травлю; прошлую зиму восемь лисиц от нее продал, а русаку и счету нет.
***
Помещик Нижнедевицкого уезда, Н.П. Л-в, проезжая по полю с громадною охотою, подъезжает к работающему в поле мужику, около которого вертится желтая собачонка.
— Прибери собаку, а то мои ее разорвут, — кричит Л-в мужику.
— Прежде пущай догонят, — отвечает лаконически мужик.
— Прибери, говорю, скорее! — повторяет Л-в, видя, что борзые, бывшие не на сворах, уже настораживают уши.
Мужик послушался и, взяв собаку на руки, подходит к Л-ву.
— А давай, барин, об заклад на десять целковых, что твои не догонят.
— Мне с тебя денег не получить, — отвечает Л-в, — а давай так: если не догонят, то я плачу тебе десять целковых, а если догонят, то получаешь десять арапников.
— Согласен. Расставляй своих, — засуетился обрадованный мужик и, побежав к возу, начал запрятывать в мешок собаку.
Л-в, отобрав три своры борзых, поставил их в ряд.
— Готово!
Мужик, отнеся собаку шагов на тридцать вперед, начал нажаривать ее кнутовищем и затем, выбросив из мешка, крикнул: «Желтый, домой!»
Ошалевшая собачонка, вылетев из мешка, опрометью бросилась наутек, а увидев несущихся к ней шестерых борзых кобелей, сразу так наддала, что кобели, сознавая полное свое бессилие, с полдороги вернулись назад.
Л-в, вынув бумажник, молча подал десятирублевку мужику и после уже, тронувшись с места и разводя руками, воскликнул: «Черт знает какие курьезы бывают!»
Журнал «Природа и охота», 1889 год
Читайте также:
Охотничьи истории XIX века. Куропатка и привидение
Охотничьи истории XIX века. За большим медведем
Перепелятники. Русские охотничьи истории XIX века
Перепелятники. Русские охотничьи истории XIX века. Продолжение
Удачная волчья травля. Охотничьи истории XIX века
С диким ревом медведь несся назад в оклад. Охотничьи истории XIX века
