Ловить перепелов, кажется, легко, но в действительности довольно трудно; необходимы сноровка, навык и знания. Вот почему хорошие ловцы встречаются так же редко, как и хорошие художники во всевозможных профессиях
Начало здесь: Перепелятники. Русские охотничьи истории XIX века
Инструменты, или, как их называет народ, «снасти», употребляемыя при ловле, немногочисленны: сеть и манки, то есть дудочки, посредством которых можно подражать призывному крику (тюрюканью) перепелки-самки, или просто живая самка, непременно годовалая.
Заведя все необходимыя спасти, охотник приступает к ловле. Лучшим временем считается май, июнь и первая половина июля. Раньше травы на лугах и всходы яровых посевов малорослы. Озимей почему-то перепела не любят. Позднее они или совершенно перестают кричать, или кричат очень редко, да к тому же и самки не манят. Самыми удобными для ловли днями считаются те, в которые не бывает росы, что во многих местах великой России называется сухоросицей. Ранние утра таких дней самые добычливые часы охоты. Когда же бывает роса обильная, то ловлю начинают только тогда, когда трава обсохнет, то есть около полудня. В дни дождливые перепела не идут на манку. Повсеместно замечено, что мокрые самцы не сближаются с самками.
Перепелиные ловцы делятся на два отдела. К первому принадлежат охотники «горшковые», они же «горшечники». Эти ловят все, что подойдет под сеть. Им нужно только количество, хотя они по своему конечному разумению (большей частью плохому) не пренебрегают и качеством. Поймавши дельную, по их мнению, птицу, они сажают ее или в особую клетку, если есть при себе, а если нет, то в общий садок, а для отметки или откусывают два-три пера на крыльях, или перевязывают ножку ниткою, (бывает и волосом собственной головы). От таких-то охотников, случалось, за бесценок покупали дорогих бойцов…
Настоящие любители-охотники поступают иначе: для них количество ровно ничего не значит, они дорожат одним качеством, и для того чтобы поймать хорошего бойца, не жалеют ни издержек, ни времени. У таких любителей, если они люди с достатком, всегда находятся агенты, сообщающие им сведения, где, когда и что замечено по перепелиной части. Эти агенты большей частью местные бродячие мелочные скупщики всякой всячины. Арена их деятельности — деревня. Агенты бывают явные и тайные в одно и то же время. Делается это так: какой-нибудь мещанин Матренкин, явный агент купца Кузьмы Петровича Сальникова, капиталиста-туза с весом и влиянием, да к тому же крутого и мстительного, втайне служил купцу Петру Кузьмичу Мыльникову, человеку вполне душевному, но не капитальному. Чтобы короче выразить разницу социального положения Сальникова и Мыльникова, довольно сказать, что первый из них платит 1-ю гильдию из тщеславия, а второй 3-ю по необходимости. Оба они завзятые перепелятники.
Является Матренкин к тузу.
— Ну что, вы́бегал что-нибудь?
— Стараюсь для вашей чести, батюшка, Кузьма Петрович.
— Знаю, как ты стараешься! Говори: есть что путное?
— Значительных предметов не слыхать, а середововых значительное число…
— Дрянь какая-нибудь?
— To есть оно, ваша честь, для вас статья не подходящая, а для кого другого — антирес; коли ежели который из горяченьких, на 5 серебра не задумается.
Кузьма Петрович, любивший спускать за деньги дрянь горяченьким, помолчавши, спрашивает:
— Далеко?
— Рукой подать, под Патриаршим, на здешнем боку (по сю сторону), как раз по берегу, вправо, под леском…
— Ладно. Налейте-ка ему стаканчик!
— За ваше здравие! — Матренкин перекрестился, выпил, крякнул и отправился к Мыльникову.
У того гость, и ненадежный. Помолившись перед иконами, пришедший отвесил поклон хозяину.
— Каким ветром занесло? Давно?
— Со вчерашнего числа. Думал, вы на мельнице (у Мыльникова на аренде мельница).
— Нет, братец ты мой, завтра чуть свет поеду.
— Прощенья просим.
Дело обделано в лучшем виде. Матренкину только и нужно было знать, где он может повидаться с Петром Козьмичом с глазу на глаз. Потому, узнает Кузьма Петрович — беда: заживо в гроб ложись, да и Мыльникову не поздоровится, человек небольшой, а Сальников — сила: все может.
Чуть не до света Матренкин залег около дороги, по которой надобно ехать Мыльникову. Встреча. Короткий разговор без свидетелей. Купец едет на беговых дрожках, значит, правит сам.
— Где?
— За Тербунами, туда, к Землянке
(к г. Землянску Воронежской губ).
— В Тербунах показано… у Прохора, доведет. Человек верный, без малого 12 годов знаю…
— Ну а что?
— Антик, одно слово! Угореть можно!
— Не врешь?
— С места не сойти! Нечто вы меня не понимаете, разве впервой?
Должок есть за мной, мучки малость брали-с.
— После, после!.. Поймаю, Бог даст, квит, да еще могарыч за мною. Супротив того, третьегодняго может?
— Куда! Одно слово — антик! Я таких и не слыхивал…
Матренкин скоро получил хороший могарыч; следующей весной у Петра Кузьмича явился такой боец, что Кузьму Петровича от злобы и зависти хватил легкий паралич: язык и ноги перестали действовать. Надобно сказать правду, в умении ловить почти всегда горшечники оказываются искуснее любителей. Причина понятна: у первых больше практики, они чаще ловят. Любитель, поймавший в полтора-два месяца пяток перепелов (конечно, хороших, а на плохих он и смотреть не захочет), считает себя вполне счастливым. Горшечник же, в то же время добывши какую-нибудь сотню штук, находит, что его труды пропали даром.
Обыкновенно ловля производится так: заслышавши где-нибудь хорошего перепела, любитель или какой бы то ни было горшечник по нескошенной траве или яровому посеву (кроме гречихи) расстилает сеть, что делать вдвоем несравненно скорее и удобнее, но можно и одному. После расстилки сети охотник садится у края, противоположного той стороне, с которой слышен крик перепела. Особенно близко подходить к крикуну не нужно: он хорошо и далеко слышит. Дудочки пускаются в дело только во время крика.
Замолчал перепел — должна молчать и дудочка. Если же ловят на самку, то она и сама знает, когда следует манить. Во время расстилки сети клетку с самкою необходимо чем-нибудь прикрыть, иначе самка может начать манить преждевременно и тем испортит охоту. Плохие перепела, которых несравненно больше, ловятся гораздо легче и скорее, чем хорошие. Иной отличный боец подойдет к сетке близко, но под сетку не пойдет. Будет маячить кругом да около, а в руки не дастся. Когда перепел зашел под сетку, охотнику стоит только встать на ноги, птица вспархивает и запутывается в ячеях сети.
Где перепелов много, а охотников мало, случается в одну настилку сети ловить штук по десяти и даже больше. Ненаманенные, т.е. ненапуганные перепела чрезвычайно смелы и, не опасаясь человека, нередко вскакивают под сетью на клетку с самкой. Иные даже не подходят под сеть, бросаются в нее с налета сверху. Охоты в таких местах бывают чрезвычайно добычливы (конечно, только в одном горшечном смысле). Хорошие перепела везде и всюду редки. Сплошь и рядом, странствуя две-три недели подряд, можно слышать целыя тысячи перепелов и ни одного из них порядочного, о хороших же нечего и говорить. Несколько лет подряд в лучшее время года мне самому приходилось бывать в степях южной и новой России, особенно богатых перепелами, и ни разу не привелось слышать, что-нибудь особенное.
Чаще всего порядочные, а кое-когда и хорошие перепела попадаются почти во всей Курской и большей части Воронежской губерний (в последней кроме Новохоперскаго уезда, где перепелов хотя и очень много, но о бойцах что-то не слышно). В Орловской губернии дельными и ценными крикунами славятся уезды Малоархангельский, Ливенский и Елецкий; в Тульской — Новосильский и Ефремовский; в Тамбовской — Лебедянский, Липецкий и Усманский; в Харьковской — Сумской, Ахтырский, Богодуховский, Харьковский и Волчанский. В южпых округах Западной Сибири мне тоже доводилось слышать порядочных птиц, но там за ними не охотятся.
Заметных по хорошему крику перепелов всегда рамсаживают поодиночке. Стенки перепелиных клеток непременно делаются из частой сетки, в ячейки которой птица пе должна просовывать голову. Не привыкшие к клеткам перепела вначале прыгают и зашибаются, для избежания чего в клетках вшивается полотняный верх вроде потолка. Всем старым и опытным охотникам известно, что плохие перепела к клеткам привыкают скоро и недели через две-три начинают кричать, чего почти не случается с хорошими. Настоящий боец вернее всего перегодует и только тогда станет утешать хозяина.
Первый крик такого артиста считается для многих семейным праздником. Друзья и приятели поздравляют, враги и завистники злобствуют и высказывают самые пристрастные и несправедливые критические приговоры.
— Слышал, брат, какова пташка? — говорит друг.
— Эка невидаль! Нешто мой третьегодний такой был?.. А это что? Частохват и больше ничего, — отвечает недруг. — Поеду в Коренную, так не такого привезу…
— Дай Бог! Привезешь — послушаем…
Бойцов ни весною, ни летом не держат в комнатах. Клетки с такими перепелами вешаются па щоглах. Так называется длинная прямая жердь, на тонком конце которой устраивают двухскатную кровельку с передней и задней стенками. Под кровелькою помещается клетка с перепелом, поднимаемая на шнурке по блоку. Нижний конец жерди укрепляется в земле. У людей богатых и щеголеватых вместо щоглы ставится чуть не мачтовое бревно, раскрашенное и размалеванное разными узорами. Кровелька снабжается затейливой резьбой и тоже раскрашивается. Кровелька со стенками закрывает перепела от дождя, ветра и солнечнаго зноя.
Прибавим кстати, что в перепелиную клетку нельзя ставить воды, потому что птица всегда ее прольет или расплескает. Необходимая же для питья вода помещается вне клетки, сбоку, в баночке, над которой прорезывается круглое отверстие. Голос хорошего перепела в тихую погоду можно слышать версты за две, а по ветру даже дальше. При сильных ударах бойца даже самая мачтообразная щогла вздрагивает, а обыкновенная просто пошатывается.
В начале 30-х годов, когда я учился в гимназии, в Курске был купец Федор Михайлович Сыромятников, известный в городе под именем голубятника. Но это название было неточно, Ф. М. был не только голубятник, но, если можно так выразиться, универсальный специалист по самым разнообразным видам охоты.
У Ф.М. я прослушал первые лекции перепелиной пауки. К нему часто собирались настоящие знатоки и истинные любители. Хозяин состоял по старой вере и был необыкновенно скуп на все, кроме траты денег на покупку редкостных птиц и зверей, любимых им разрядов. В числе постоянных посетителей Ф.М. чаще всех появлялся старичок обоянец по имени, кажется, Василий Миронов, большой весельчак, забавник и знаток перепелиной мудрости.
Старичок мастерски подражал перепелиному крику, заменяя птичьи ноты словами. Один из этих рассказов повторялся при мне несколько раз и потому отчасти сохранился в моей памяти: «В некотором царстве, не в нашем государстве жил-был купец, из себя молодец, при деле не работник, а до перепелов охотник. Едет наш купец на ярмарку торговать, охоту свою покупать. И купил тот купец двух перепелов, заплатил за каждого по сту рублев».
Дальше рассказывается тоже в рифмованной прозе, как купца поздравляет жена, родные и знакомые, как он потом рано поутру выходит на крыльцо послушать своих бойцов-молодцов. Причем будто бы один из них кричит: «Да-да, да-да, да-да! Вот ду-рак! За-пла-тил! Сто рублев!» А другой отвечает: «Да-да, да-да, да-да! Сто-ит бить. Воль-но бить! Ко-ло-тить!» На этот дуэт будто бы отзываются частохваты с соседнего двора. Первый: «Кто такой, кто такой, кто такой?» Второй: «Тот, кто денег не жалеет! Тот, кто денег не жалеет!» Рассказов на подобную тему и в таком же роде было очень много.
Года три продолжались мои занятия перепелиной наукой, а потом пришлось уехать, и надолго. Через семь лет я возвратился в Курск, и снова Коренная, и опять перепела и перепелятники. Как-то раз на рассвете я прохожу на конную мимо большого склада шерсти. Тут же высокая щогла, и на ней заливается богатейший перепел. Между несколькими слушателями глаза мои невольно остановились на одном. Это был старик, по всем приметам один из тех бродячих сапожников, которые занимаются починкой обуви на улицах. У старика на одной руке был надет сапог, в другой он держал шило. Перепел замолчал.
Сапожник обратился ко мне как к ближайшему соседу:
— А что, ваше благородие, не знаю, как вы, а я так полагаю: три раза такую птицу послушать — и помереть…
Слова эти были сказаны от души, и слезы чувствовались в голосе, да и были видны в глазах. Перепел действительно был удивительный, о нем судили, рядили и завидовали счастливцу-хозяину. Из Коренной мне пришлось торопиться в Тамбов к 10-й пятнице (Коренная известна под именем 9-й, но конная начинается раньше. Впрочем, это общая принадлежность всех известных мне ярмарок). Спутником моим в дороге был барышник, т.е. торговец лошадьми из г. Козлова, отъявленный перепелятник; он целую дорогу толковал мне о шерстяном (название, приобретенное корейским перепелом).
— Верите, нет ли, Сергей Иванович! Двадцать пять годов этим самым предметом страждую потому делу настоящему помеха, одни убытки, а такого черта, прости Господи, не слыхал…
Мой барышник даже плюнул и произнес перепелу восторженную похвалу в виде страшнейшего ругательства и положительно бессмысленного сообщения о невозможном факте, оскорблявшем родовую честь перепела.
Из собрания Павла Гусева
