Это был последний охотничий день в уходящем сезоне прошлого года. И, как предзнаменование, – первый снег, устеливший землю воскресным вечером. Выглядело это совсем уж необычно.В мои планы входило посещение красивой балки, что недалеко от Кеслерова, где полтора года назад, под кустом боярышника, я предал земле свою несравненную Марту.
фото: Семина Михаила
Там, на возвышенном сухом месте, земля приняла измученное беспощадной старостью собачье тело.
Там же враз, как сквозь землю могильную, провалилось мое все, называемое емким, коротким словом охота.
Постою, думаю, над просевшим заснеженным холмиком, дам волю чувствам и мыслям о былом.
Э-э-х! Пальну из двух стволов в ни в чем не повинное небо, заем снегом горечь невосполнимой утраты и побреду, поднимая снежную целину, куда глаза глядят.
Признаюсь, меньше всего в тот день я жаждал заячьей погибели: аномальное даже для Кубани тепло зимы уже наверняка пульсировало новой жизнью в утробе зайчих.
А тут еще одна «оказия». Моя любимица Соня, доводившаяся покойной Марте внучкой, аккурат к закрытию сезона потекла.
Какая уж тут охота?! Так, прогуляться напоследок как следует, да и ладно.
Начало утра. Выходим из автобуса. Стреляю глазами по заснеженной дали. Охотников нигде не видно, как-никак понедельник, рабочий день. Многие сейчас, торопясь на работу, кусают локти: весь сезон ждали снега, как манны небесной, а тут на тебе – такой подарок!
Очень слабый прерывистый гон доносится издалека. Вдоль широкой лесополосы поднимаемся вверх по склону холма. Глазам непросто дается адаптация к вездесущей и такой непривычной белизне. Длинная извилистая балка начинается сразу за холмом. А вот и первый заячий след.
А вот еще, и вот… Душа радуется: остался еще зайчик, слава богу, остался. Каких-нибудь десять-двенадцать лет назад тут бывало за ночь истоптано все так, как на заячьей дискотеке. Да-а-а, времена и нравы… «Не та тепер Украiна, Хорол рiчка не та…», – давным-давно написал украинский классик. То же самое и здесь…
Почти взойдя на вершину холма, хватился своей помощницы: куда она сгинула? Только-только была здесь, у края лесополосы.
Присев, устремляю взор поверх густых тернов, на озимое поле, примыкавшее к лесополосе с другой стороны, туда, где вполглаза уловил какое-то движение. И что же я вижу? А вижу я сквозь густые ветки то, чего глаза б мои лучше не видели: по заснеженной озими галопирует моя пропажа наперегонки с каким-то псом.
Этого мне только не хватало! Сам не понимаю, почему я ее в тот же миг хотя бы не окликнул. Впрочем, проку от этого было бы чуть.
Когда же новоявленный Сонин «друг» резко развернулся и бросился к ней навстречу в игривом прыжке, я, разувая глаза, обалдел: мать честная! Лис!!!
Предвкушая необыкновенное зрелище, я, соблюдая меры предосторожности, быстренько перебрался чуть повыше, на более открытое место. С новой позиции все было видно как на ладони.
Соня, отвечая взаимностью, флиртовала на некотором расстоянии с потенциальным трофеем. Все это время между ними сохранялась дистанция в полтора-два десятка шагов. Я же имел редкую удачу наблюдать эту картину с расстояния прицельного винтовочного выстрела. Карабина, разумеется, у меня не было, и рассчитывать я мог только на возможности дробового патрона, снаряженного третьим номером дроби.
Секунда за секундой набежала едва ли не самая интересная и захватывающая минута всей моей охотничьей жизни.
Я склонен полагать, что лис, не отличающийся, как известно, остротой зрения, но обладающий превосходным чутьем, просто не в силах был устоять перед вожделенным запахом пустующей суки и вконец потерял лисью голову в любовном угаре.
Так это или не так – не знаю. По крайней мере, другого объяснения у меня нет. А что же наши главные действующие лица (морды)?
Соня, ненадолго отвлекаясь от объекта своего внимания, нет-нет виновато поглядывала в мою сторону. Легавая пребывала в собачьем смятении. Об этом говорило ее поведение: не решаясь подойти к лисе ближе, она, похоже, с опозданием поняла свою оплошность, но любопытство брало верх. Морда ее была выразительнее плаката, на котором крупными буквами было написано: «Я что-то делаю не так? А как надо?»
Там, на возвышенном сухом месте, земля приняла измученное беспощадной старостью собачье тело. Фото: Семина Михаила
С некоторой опаской лисовин настойчиво добивался ее расположения. Она отбежала к посадке. Я даже дышать перестал.
«Давай, давай, моя хорошая, – телепатически воздействую на собаку, – подводи его поближе, подводи…»
Телепатия возымела действие: Соня медленно направилась к кусту, с которым я сросся, стоя на коленях, и смотрел на представление неморгающими глазами.
Лис покорненько последовал за ней. «Ну ловелас! Ну хорош!»
Ладно, думаю, она. Соня – молодая легавая, ее призвание – пернатая дичь, она не зверогон и, не имея опыта встреч с хищником, приняла рыжего шельмеца за себе подобного, но он-то, он до чего дошел?!
Она остановилась и оглянулась назад. «Хвост» тоже остановился. Звериный инстинкт на то и инстинкт, чтобы не позволять переступить черту дозволенного.
Хитрый зверь должен был меня если не увидеть, то уж точно обнаружить своим шестым чувством.
Нервы мои были на пределе. Это, знаете ли, уже слишком. Развязка близилась. Для реализации моего коварного плана не хватало каких-нибудь двадцати метров дистанции или хотя бы заряда связанной картечи.
А, будь что будет. Почти шепотом отдаю команду: «Соня, ко мне, ко мне!» Сука ни с места. Лис насторожился. Стало смешно: Соня то поглядывала на лисовина, то с нарастающей тревогой смотрела на меня. Конечно, ее смущала моя поза. «Соня, ко мне! Рядом!», – повелеваю уже достаточно громко. Собака и не думает слушаться.
Лис – ушки на макушке, весь внимание, но не более того. Встаю в полный рост… Ловелас отпрянул и замер. Соня сунулась было за ним. Делаю выпад в сторону зверя. Он опять отпрянул, но, судя по всему, убегать по-прежнему не собирался.
Это уже ставило меня в тупик. Я пригрозил ему ружьем. Пышнохвостый матерый красавец, обиженно оглядываясь, что пес, стал нехотя удаляться в сторону балки, оставляя ровную цепочку следов на снегу. Чеши, чеши! Ищи свою законную половину!
Выходит, я без малого не стал первым охотником, добывшим лисовина с «подсадной» легавой!
Спускаемся в балку. Останавливаюсь у неприметного, маленького могильного холмика. Оставляю на нем кусочек сдобной булки. Покойная любила умыкнуть такую булку со стола во время вечернего семейного чаепития.
Она, не подавая вида, терпеливо выжидала, когда все сломя голову бросятся к работающему телевизору смотреть прогноз погоды на завтра, и, улучив подходящий момент, утаскивала со стола булку. Замечу: не сыр, не ветчину, не колбасу.
Именно булку, тем самым нас сильно умиляя. Это была ее своеобразная «фишка». Нам нравилось уличать ее, застав на месте преступления. Ее никогда за эту милую провинность не наказывали, ибо это был, пожалуй, ее единственный грех за прожитые ею тринадцать лет.
Задул ветер с моря, предвестник скорой перемены погоды. С насупившегося неба полетели редкие снежинки.
Не обремененный тяжестью трофеев, распираемый неизгладимыми впечатлениями, я с легким сердцем оставлял за собой отпечатки сапог на первом за всю зиму снегу в последний день сезона…
