Рэй

 

Улица обняла предрассветной прохладой. На дворе стояла нетронутая тишь. Дом Михалыча был в деревне крайним, стоял на пригорке, окнами выходя на широкую пожню. Через её зелёную ширь, раскинувшуюся на километры, петляла змейкой небольшая речушка. Над водою клубился парок. Пахло утром и мокрой от росы травой. По безоблачному небу растекался нежной акварелью алый отблеск приближающейся зари. Вспугнув тишину, прокричал петух. Где-то внизу в пойме щёлкнул кнут и, звучно матерясь, пастухи погнали на выгон коров. Михалыч приподнял голову и посмотрел в крону старой раскидистой берёзы у избы. Монетки листиков дрожали под дыханием лёгкого, ровного ветерка. «Самое время сейчас пройтись по полям с собачкой», — невольно подумалось ему.

И проступило, как наяву, накатило забытое старое. Такое же тихое утро, и проснувшийся ветер еле слышно шелестит листвой на той же берёзе, только ростком она много поменьше. Михалыч, ещё молодой, пружинистым шагом спускается по угору к пойме. Подпоясан патронташем, потёртый кожаный ягдташ одет через плечо, в руках отцовская тозовка. Рядом у ноги послушно вышагивает курцхаар Рэй. Статный, поджарый, налитые мускулы переливаются узлами под крапчатой шкурой.

Двухмесячным щенком его Михалыч взял. Так, из прихоти, поддавшись уговорам. Соблазнил приятель, московский дачник. От суки его последний щен в помёте оставался. Отдал почти задаром. Помог натаскать, да больше, наверное, не кобеля, а самого Михалыча. Ведь хороших кровей легавая — её чуть подтолкни в нужном направлении, сама заработает. Тут главное — не навредить неумелыми командами, не сбить собаку с пути верного. Долго объяснял городской деревенскому, что к чему, как ведёт себя легавая в поле, где её похвалить надо, а где маленько подправить. Вник в конце концов Михалыч в азы легашачьей охоты и заболел ей, заболел крепко. Радуясь, как ребёнок, первой стойке своего питомца, глядя, как тот набирается сил и опыта, любовь к этой охоте росла и крепла в Михалаче вместе с его Рэем.

Косили в те времена много, и дупеля по пожням было в достатке. Каждый день пропадал в полях парень, натаскивал Рэя, шлифовал его мастерство. Кобель давно поднаторел в поиске куличков, да и чутьё у него оказалось отменным. Щёлкал дупельков одного за другим — стойка за стойкой. Почти без пропусков, пустырей и споров.

И вот позади каждодневные уроки-тренировки. Пришло время экзаменов — 25 июля. В предрассветной прохладе человек и собака, едва сдерживаясь, чтобы не побежать, спускаются к пойме, спеша начать долгожданную охоту…

Рей почти не знал поводка. От рождения был у него один конек – редкая покладистость и преданность. По команде всегда послушно шёл рядом; оставленный без привязи у дверей продмага, смиренно ждал Михалыча, пока тот наболтается с молодой симпатичной продавщицей Катей. Даже когда парень шутки ради, клал ему на нос кусок сыра, приговаривая: «Нельзя!», Рэй покорно сидел столбиком, пуская из-под брылей на пол ниточку слюнки. Вот и сейчас, на краю так манящего простора пожни, пристально ожидая от хозяина малейшего знака, курцхаар проникновенно заглядывал ему в глаза, как бы спрашивая: “Ну что, можно?”.

А Михалыч, смакуя момент, не спешил. Переломил двустволку, достал из патронташа два папковых самокрута с «бекасинником» и вложил их в стволы. Прикрыв глаза от удовольствия, он вдохнул полной грудью свежий, влажный воздух просыпающейся поймы. Он разлился по телу томительной истомой, и Михалыч сам будто растворился в окружающей его красоте, на мгновение прочувствовав её каждой клеточкой своего тела: парящая теплом гладь реки, изогнутые ивовые кусты на её крутом берегу, склонившие ветви к самой воде, над которой носятся за мошкарой суетливые ласточки; кряква, кормящаяся в камышах, где так пахнет сыростью и ряской; бусинки росы, рассыпавшиеся по траве; запах сырой земли и листьев на деревьях; крик чайки высоко в небесах… Всё вокруг было близким и родным, знакомым с самого детства… Михалыч закрыл ружьё и негромко скомандовал собаке: «Ищи!».

Рэй только этого и ждал. Разжатой пружиной он сорвался в стремительный галоп. Курцхаар буквально летел над зеленым ковром покоса, отдавая себя всего безудержному бегу. Кофейная брылястая морда с белой проточеной между глаз растянулась в счастливой улыбке. Ровным челноком легавая ходко обыскивала луг, оставляя за собой темно-зеленый шлейф на мокрой от росы траве.

Вдруг кобель, словно спотыкнувшись о невидимую преграду, резко развернулся на ветер. Ухватившись высоко поднятым носом за струйку дурманящего запаха, он, осторожно переступая, будто на цыпочках, протянул метров семь и стал. Подрагивающий вначале, обрубок хвоста застыл поднятой вверх антеннкой, и легавая, вытянувшись стрелочкой, замерла в точёной стойке, приподняв переднюю лапу. Сердце Михалыча радостно ёкнуло и застрочило швейной машинкой. На ставших почему-то ватных ногах он поспешил подойти к курцхаару. Вот он рядом с ним. Рэй, замерев, не шелохнётся, сверля напряжённым взглядом, что-то скрытое среди зеленой сочной травы. Только лёгкая дрожь бьёт по его поджарым бокам. Дрожащими руками охотник взвёл курки и взял на изготовку ружьё, неожиданно ставшее невероятно тяжёлым.

В висках оглушительно стучала кровь, и собственный голос показался Михалычу каким-то далёким и чужим: «Вперёд!». Рэй спущенной с тетивы стрелой сделал пару стремительных прыжков. «Прр!» — резанул воздух тугой всполох меленьких крыльев. Из-под носа легавой взметнулся носатый куличок. Мелькнув серым с пестринами брюшком, птица медленно потянула над лугом, тяжело переваливаясь с боку на бок. Дупель!

Уставившись на кулика и не видя мушки, Михалыч выпалил наугад. Конечно, промахнулся. Торопливо добавил с левого ствола. Снова промах! Растерянный и опустошенный, он стоял посреди луга с опушенным ружьём, наблюдая, как дупелёк перемахнул через речку и, трепеща крылышками, сел у ракитового куста на той стороне. «Эх, мазила! Как же можно было так опростоволоситься!» — всё крутилось в голове заевшей пластинкой…

Из оцепенения его вывело тихое поскуливайте. Курцхаар, заискивающе виляя хвостом, с нетерпением ждал команды, чтобы продолжить охоту. Михалыч рассеянно махнул ему рукой, и кобель припустил по полю на резвом аллюре.

Не прошло и пяти минут, как его бег неожиданно оборвался, и Рэй с ходу стал. Стал коротко, присев на передние лапы и оттопырив вверх сигарку хвоста. Команда, короткий бросок, и, недовольно крякнув, из-за кочки выпорхнул ещё один дупель. На этот раз Михалыч, успокоившись, отпустил немного птицу и спокойно посадил её на мушку. Над утренней пожней громыхнул выстрел. Долгоносик послушно сложил крылья и пёстрым комочком повалился в отаву.

Рэй принёс битую птицу. Не жадничал, на жамкал. Подал аккуратно, бережно. Холодный собачий нос ткнулся в руку хозяина. Венчая успешную охоту, в ладонь Михалыча лёг увесистый, нагулявший жирка дупелёк. Эх, мал золотник, да так дорог!

Насмотревшись вдоволь на добытый трофей, Михалыч приторочил к ягдташу птицу и, вдруг растрогавшись, присел и обнял Рэя. Тот по-собачьи преданно заластился к хозяину, норовя лизнуть его в лицо и обдавая небритую щеку Михалыча частым, жарким дыханием. Так и просидел Михалыч на траве в обнимку с собакой минуть десять, говоря её что-то несвязанное, но очень-очень доброе. Сердце его переполняла безграничная радость,что редко бывает со взрослым человеком и запоминается надолго. Поднявшись наконец на ноги, Михалыч, абсолютно счастливый, подал знак Рэю. Курцхаар снова весело пустился в азартный поиск…

В то утро легавая была в ударе, радуя хозяина красивыми работами и скульптурными стойками. И не было в них ни одно изъяна, к которому мог бы прицепиться даже самый придирчивый зритель. Охотник и собака шли всё дальше и дальше через пойму, пока патронташ Михалыча не опустел. Жаркий блин солнца, пламенея, поднимался по небосклону. Утро переходило в день. Пришло время уходить. Но завтра они непременно сюда вернуться снова…

…Уголёк окурка обжёг пальцы, и старый егерь очнулся от воспоминаний. На востоке вставало солнце. В пойме внизу играла в его лучах жилка извивающейся речки. Разгулявшийся ветер ходил волнами по зеленому ковру поднявшейся отавы…

Давно уже ушёл в страну вечной охоты Рэй. Много у них было добрых, ярких охот, что память Михалыча теперь бережно хранит через годы. Другую легавую так и не смог он завести. Не манила его больше по утрам, поблескивая росой, широкая пойма. Ходил он туда теперича разве что за уткой, равнодушно провожая взглядом выпорхнувших из-под ног дупельков с бекасиками. Будто что-то надломилось, перегорело у него в душе. Ведь как можно найти замену тому, что бывает в жизни только раз? Не войдёшь в одну и ту же воду дважды… Новый щенок, его взросление и его первое поле – всё это будет только повторением пройдённого, давно пережитого. И за этим, новым, зыбкой тенью, бередя старую рану, будет проступать его Рэй, первый и неповторимый.