Перепелятниками на Руси называют два совершенно разных предмета. Бывают перепелятники ястреба и люди-перепелятники. О ястребах говорить не стану, о них в журнале «Природа и Охота» написано уже довольно много, обстоятельно и хорошо, но о людях-перепелятниках почти ничего или очень мало.
Среди многих особенностей, составляющих исключительную принадлежность России, и именно той ее части, которая называется Великой, довольно видное место занимают любители перепелиного крика (нельзя же в самом деле называть звуки, издаваемые перепелами, пением).
Замечу при этом, что, по мнению истинных любителей, слово «крик» употребляют только невежды и профаны, а у настоящих знатоков-дельцов оно заменено выражением «бой», хотя глагол «кричать» тоже не лишен прав гражданства.
Звуки, издаваемые перепелом-самцом (кричат самцы, а самки только тюрюкают), незамысловаты, состоят всего из двух нот, довольно близко и верно передаваемых словами: ва-ва и фить-пиль-вить, причем каждая из нот повторяется по три раза. Но способ произношения, качество, количество и сила звуков определяют достоинства и ценность крикуна, виноватого, «бойца». Ценность… «Какая ценность?» — могут спросить, а может быть, и спросят незнакомые с делом читатели. Я им отвечаю: «Да, ценность, и даже довольно значительная; пожалуй, не уступающая более общеизвестной ценности соловьиной».
Мне самому не раз приходилось видеть и слышать перепелов в ассигнациями по 5, 10, 25, 50 и даже 100 рублей (начало моих воспоминаний относится к половине тридцатых годов, когда о счете на серебро и слухов не было). Приведенные выше цены назначались продавцами-промышленниками или перекупщиками, что же касается покупателей-любителей, то у тех из них, которым посчастливилось приобрести такую «редкостную» птицу, ей и цены не было, и торжествующий обладатель такого сокровища не расстался бы с ним ни за какие благополучия.
Впрочем, в расценке перепелов-бойцов, как и во всех без исключения случаях покупки предметов охоты… «цена товару не указ». Будь это соловьи, собаки, лошади, даже книги, картины и прочее. Причем и нередки случаи, что дорогая птица или вообще предмет, попав в руки невежды, идет за бесценок, а наоборот, горячий, но неискушенный и незнающий любитель платит большие деньги за совершеннейшую дрянь.
При продаже ценных перепелов применяются мошеннические штуки: покупатель, нередко знаток, выслушивает отличную птицу, справляется о цене, торгуется и, наконец, покупает. Продавец же вместо дорогого бойца ловко подставляет другого, или безголового (молчанку), или никуда негодного ваваку, или частохвата. Необходимо объяснить эти не всем известные технические термины.
Перепелов, которые под сеть подходят молча, без крика, называют молчанками. Отчего это бывает, от молодости, опасения более сильных и ревнивых соперников или от физических недостатков, неизвестно. Но могу сказать утвердительно, что некоторые молчанки, посидевши в клетке, начинают кричать иногда даже очень хорошо. Другие же остаются навсегда безголосыми.
Крик ва-ва, составляющий интродукцию перепелиной музыки или боя, должен производиться ровно три раза. Но встречаются перепела, которые начинают и кончают только одной интродукцией. Вот таких и называют ваваками. Бывает досадно, когда после превосходного, безукоризненного ва-ва ждешь настоящего боя и вдруг слышишь продолжение того же ва-ва. Отчего это случается, неизвестно. Ваваканье — недостаток, по мнению всех знатоков, неисправимый.
Что такое частохваты, видно из самого названия. Их очень много, по крайней мере, если не девять десятых, то пять шестых непременно из всего количества пойманных перепелов. Частохваты всегда как бы торопятся и кричат почти без пауз. Как ваваки, так и частохваты считаются годными только для еды, или, как выражаются ловцы-промышленники, «для горшка» (перепелок, приготовляемых впрок, обыкновенно солят в горшках).
Та же участь ожидает и молчанок, если не подадут по прошествии пяти-шести недель голоса или закричат дурно. Всех предназначенных для соленья перепелов постоянно откармливают в особых садках, где скоро жиреют.
Лучшим кормом считается просо, можно давать и сурепицу (репс), и гречиху. Впрочем, это к нашему делу не относится. Для истинных перепелятников-любителей бывают, и не очень редко, грустные, тяжелые, прискорбные случаи такого рода. Например, у меня, у вас, да у кого бы то ни было, имеется удивительный боец из бойцов, предмет зависти не то что целого города, а может быть, известный в Туле, и в Москве, и вдруг, как говорится, ни с того, ни с сего в одно прекрасное майское или июньское утро ваш драгоценный перепел… Молчит. Вы думаете? Нет! Помолчит сегодня — может закричать завтра. Это ничего, а выходит, даже писать страшно! Мой боец-художник после артистически исполненного ва-ва поразительно кричит фить или фить-пиль. И всё! Финала нет. После блестящего начала и продолжения хвост, т. е. конец, отрублен словно топором. «Точно подавился! Ровно спотыкнулся!» — так выражаются свидетели. Все горюют, ахают, но каково положение хозяина птицы? Он поражен, он убит, он плачет ей-богу, видел собственными глазами горькие слезы, проливаемые пожилыми людьми при подобных случаях).
Такое горе, к сожалению, возбуждает громкий смех у недалеких и не понимающих.
— Надо полагать, чужими семенами поражен! — говорят некоторые.
— Старого хозяина вспомнили, — замечают другие.
— Поделом ему, подлецу! Так и надобно, — говорит старичок-завистник, добивавшийся самого купить испортившегося бойца.
— Вот теперь и радуйся! Хорошо, что меня Бог помиловал. Обидел ты меня, старика, Семен Иванов (имя хозяина подавившейся птицы). Вот и казнись! — со злостной улыбкой оканчивает он, да разве еще прибавит: Грехи, грехи наши тяжкие!
Что делается с самим Семёном Ивановичем, человеком обстоятельным, спокойным и рассудительным? Семен Иванович входит в дом шатаясь, не снимая шапки, садится к столу и подпирает ладонями голову. Встревоженная жена с теплым участием предлагает вопрос:
— Что с тобою, голубчик, что с тобою?
Всегда кроткий Семен Иванович вместо ответа смотрит на жену зверьми.
— Может, пройдет. Может, как-нибудь! — успокаивает жена.
— Молчи! — рычит муж, а в это время перепел снова продолжает вокальные упражнения с отрубленным хвостом, и Семен Иванович рыдает.
Почему так повреждаются перепела, мне остаётся загадкой. Некоторые охотники клянутся, что это результат плохого, завистливого взгляда.
— Сглазили птицу, и толковать нечего! — подобные приговоры мне приходилось слышать не раз не только от безграмотных крестьян, но и от купцов-писак.
У купца, приятеля моего, случилась беда: потерял бойца хорошего. Его убедили, что в селе Соломенные Заводы Алексинского уезда Тульской губернии есть коновал, умеющий исцелять попорченную птицу и снимать сглаз. Купец поверил и, ехав в Москву, взял с собой перепела и отыскал коновала (Соломенные Заводы находятся на старой почтовой дороге из Тулы в Москву. Село издавна славится своими коновалами). Коновал взялся лечить, оставил у себя перепелов, но не вылечил, говоря: «Это сглаз не простой, а с наговором, против которого ничего не поделаешь».
Бой перепела происходит так: при ваваканье птица приседает, надувая зоб; при первом ударе приподымается; при втором стоит совершенно прямо, подняв голову; при третьем отклоняется немного назад, и если бы последовал четвертый удар, то боец мог бы опрокинуться на спину. Крик хорошего перепела настолько силен, что от него в буквальном смысле звенит в ушах и дребезжат стекла в оконных рамах. Глядя на эту маленькую птичку, приходится только удивляться, откуда у неё такой оглушительно громкий голос.
Между бойцами с прекрасным голосом бывают такие, что их хватает только на один удар. Таких считают совершенно негодными. Других хватает на два удара, что, пожалуй, терпимо, но не больше. Двухударный перепел никогда не получит славы и известности. О нем самое большее услышишь: «Жаль. Птица хороша, да ненастоящая… Сил не хватает, вот что… Ну и цена ему грош…».
Кажется, не для чего говорить, что перепелятниками бывают люди из великорусского простонародья, то есть крестьяне, мещане, купцы из живущих по старине и попросту, сельское духовенство, пономари, дьячки, реже дьяконы, попы еще реже, да самые мелкопоместные дворяне, которых прежде называли малодушными и бездушными.
Барство и интеллигенция (за самыми микроскопическими исключениями) перепелятников игнорируют; состоящие же в их прихлебателях разные иностранные проходимцы признают в существовании между русскими людьми охотников до бойцов перепелов несомненные признаки варварства и татарско-финского происхождения всей Великой России. Таких проходимцев когда-то на Руси было достаточное количество. Между ними встречались английские машинисты и заводчики из конюхов, французские гувернеры и профессора из парикмахеров, немецкие управляющие из колбасников, польские ученые агрономы из чиишовой и застенковой шляхты, и жиды — винокуры и механики из Шклова и Бердичева.
Скромные и безвредные перепелятники подвергались иногда даже преследованиям и гонениям: в богатое помещичье село, в котором владелец никогда не жил, прибыл управляющий, немец из княжества Липпе-Детмольд, а может быть, и Книпп-Гаузен. В селе было много перепелятников, следовательно, и перепелов. Это было весною. Крики перепелов почему-то немцу не понравились, и он в одно прекрасное утро приказал всех перепелов принести к нему в дом, тут же собственноручно оторвал всем им головы и отправил на кухню.
Крестьяне-хозяева молча ушли от управляющего, повесив носы. Тем дело и кончилось. Но недели через две ночью дом управляющего загорелся, и немец едва успел выскочить в одном белье. По произведенному строжайшему следствию причину пожара признали неизвестною. Немец перешел в другое имение того же помещика.
Был случай. В уездный город N приехал новый городничий из породы Фейеров надворного советника Щедрина и начал заводить новейшие порядки. В городе N находилось большое количество перепелов и, конечно, перепелятников между купцами и мещанами. Наш Фейер, основываясь на статье закона, воспрещающей охоту до Петрова дня, предписал выпустить всех перепелов на волю. Кое-кто из мещан послушался, а кто побойчее и все купцы исполнили предписание, как говорится, с обходом, т. е. вывезли своих перепелов кто на хутор, кто на мельницу и в подгородние слободы. Один только любитель-домовладелец, отставленный от службы с тем, чтобы впредь в оную не принимать, губернский секретарь Скорбященский, занимавшийся в городе писанием прошений о чем угодно, кому угодно и на кого угодно, воспротивился. Такое явное неповиновение взволновало начальственную душу «лица власти».
Лицо явилось на место преступления. Само спустило с крыши клетку, разорвало сетку и выпустило перепела на волю в соседний сад. Сидевшая года два в клетке птичка не могла лететь и тут же, в глазах и городничего и губернского секретаря, была схвачена и унесена кошкой. Скорбященский задрожал, заскрипел зубами, но промолчал. Фейер расхохотался и прибавил:
— Ка Shapiro! Замечательно хорошо. Я осчастливлен очень.
Потом ушёл в свои апартаменты гордым видом победителя.
— Горе тебе, смеющемуся, ибо вскоре после радости восплачешь — бросил ему вслед Скорбященский, вспомнив старую семинарскую латынь.
Напутственное восклицание оказалось пророчеством. Вскоре за гонением на перепелов на Фейера посыпались прошения, одни слезнее других, и доносы самого язвительного и неопровержимого содержания. Кляузно-едкое красноречие отставленного губернского секретаря, кроме убедительных фактических доказательств, подкреплялось полновесными вещественными приложениями со стороны униженного и оскорбленного купечества.
Между прошениями одно было особенно курьезное. Скорбященский жаловался на причинение ему г-м городничим, майором и кавалером убытка в сто рублей через самовольный и противузаконный выпуск перепела, да не ассигнациями, а серебром. Спрошенные под присягою сторонние люди подтвердили стоимость.
В городе говорили, что это дело самому просителю влезло в тысячу рублей, но дело не в расходах, а в том, что сто рублей с виновного были взысканы. Доносы тоже не все остались безрезультатными, а подвели Фейера под известный 3-й пункт, по которому его уволили от службы «без прошения».
Как бы там ни было, но преемник Фейера не только не устраивал гонений на перепелов, но сам вскоре стал заядлым перепелятником.
Из собрания Павла Гусева.
