Сага о собаках

Прокопич всю жизнь отработал в промхозе, и вот уже сколько лет на пенсии, но работает — штатным охотником. Никто из селян уже и не помнит его настоящего имени — Епифий. Даже Аннушка, жена законная, никак не выговорит: «Етепи… Епети…». Когда-то любовь окутала их, молодых, узлом завязала, да так крепко, что и временем не разрубить тот узел.

Осенью Прокопич немного сходит с ума.

Ну, это нормально.

Все охотники с началом осени «двигаются», собираются в тайгу.

А он еще и по весне.

Только зелень проклюнется, он тащится на подернутый цветом взгорок и на колени — бух.

Что-то под нос себе бубнит.

Аннушка налетает на него:

— Ты безумец или что? Сыро совсем, а ты голову пустил!
— Не шумь, голубушка! Присядь рядом и потрогай ладошками новую травку. Слышишь, как она ласкается?

И сам во всю рожу улыбается. Шевелюра рыжая в разные стороны, а сквозь неё солнышко. Ну чисто блаженный!

НАЙДА

Прокопич за жизнь сменил собак… уже и не вспомнить, сколько. Напарники менялись тоже много. Участки менял. Вот теперь на четвертом. Сдуру рассобачились с напарником, пришлось делить участок. Теперь и напарник один ходит, и Прокопич. Тому плохо, да и ему не лучше, а мировая не берет.

Прокопич ещё жилистый. Ноги крепкие, перед дальней тропой не дрожат, глаз не утратил зоркость. В любой кедре белку углядит, а уж если соболь, того и в глубоких сумерках увидит. Жена правда последние годы не особо жалует Прокопича, всё-то ей не так.

Может, и правда неловким стал? Ох, время, времечко! Да грех на жизнь жаловаться. Двух дочерей подняли. Красавицы. По молодости, когда промышлял с напарниками, зверей часто добывали. Семья без мяса не сиживала. А стал один ходить, как-то попустился.

От хозяина всё зависит. Если у хозяина есть сила, то и рядом сила появится. А если хозяин сам слабеет, то и добрая собака жить на подворье не будет. любая тварь силу уважает.

Про котов однажды оговорился, когда внуки кашляли вовсю, а дочь Валентина жиру просила. Знамо дело, медвежий жир — первое дело при простуде. Так вот тогда Прокопич как-то странно хмыкнул и обмолвился:

— Так вроде всё. Больше жира-то ведьмедячьего не будет. Купляйте! В деревне полно охотников.

Тогда не поняли его толком. Но оказалось, на счету у Прокопича тридцать девять медведей уже было. А сороковой — роковой! Прокопич остолбенел.

Найда Прокопичу досталась из гнезда бывшего напарника. Родители ее ярые охотники. Мать больше по зверю ходила, особенно за сохатым. По медведю же такая злоба выходила, что узнать трудно было, кто медведь, а кто собака. А кобель, Байкалом звали, этот соболя гонял. Ох и вязко гонял!

Найда щенком была маленькой, толстенькой, мордочка остренькая, в ладошку тычется. У ограды на травку положил. Старая подошла, легла рядом. А та и радехонька, тычется в брюхо матери.

Старуха взяла да и укусила щенка. Ох и заголосила маленькая! На дворах собаки залаяли, а через огород волк завыл. Густо так, басисто.

ЛЕХА

Леха, сосед Прокопича, что через огород живёт, вовсе не охотник. Сколько себя помнит — пастушит. Детство Лехино застыло на том уровне, как родителей, погибших ещё молодыми, схоронил. Будто и не взрослел он.

Стадо деревенское хоть и невеликое, а догляд нужен. Леха при стаде полный хозяин. Почти директор! Читает газеты даже «подчиненным». Однажды, закончив политинформацию, Леха обнаружил незапланированных слушателей: на другом берегу реки сидела старая, облезлая волчица.

Она была не страшная. Леха даже подумал, что это собака. А когда та спустилась и исчезла в расщелине, понял, что волчица. Из-под берега доносился скулеж щенят, дерущихся за титьку с молоком.

ФОТО SHUTTERSTOCK

Вечером Леха все рассказал своему корифану Петюне. Долго обсуждали план захвата коварного зверя. Караулить с ружьем не хотели. Решили, что пойдут ондатровые капканы. Только не один, а сразу четыре.

На следующий день быстро расставили капканы возле входа в логово, всё время оглядываясь по сторонам. Быстро оттолкнувшись от берега, переплыли к коровам. И тогда обоих охватил нервный смех.

Волчица, прибежавшая к логову с куропаткой в зубах, еще издали уловила враждебный запах человека: нужно спасать волчат. Выбрав самого крупного и толстого волчонка, ухватила его за загривок, осторожно миновала капканы и пошла наметом в сторону дальних лесов.

Торопливо вернувшись, снова выбрала самого крупного и, не отдохнув, стрелой полетела в лес.

Когда солнце уже накалило воздух, волчица вернулась за последним, самым хилым волчонком. Но опоздала.

Охотники уже приплыли на своей дырявой лодке проверять капканы. Щенок, оставшись в логове один, стал беспокоиться, скулить и, наконец, выбрался наружу, как раз навстречу охотникам. Петюня нацелился был в волчонка, но Леха дернул его за плечо.

— Не стреляй! Совсем малый. Не стреляй!

По осени ушли в тайгу. Охотник не мог нарадоваться работе Волчка.

Он вышел вперед, потянулся к щенку, и тот подошел, стал обнюхивать руки, позволил себя взять. Петюня попятился, не отпуская ружья.

— Ты чё? Это же волк.
— Какой тебе волк! Щенком совсем!

Глядя по сторонам, Петюня попятился к лодке.

— Ну дурак! Ну дурак!

ВОЛЧОК

Так на подворье деревенского пастуха Лехи завелся первый зверь. А что это волк, Леха умолчал и другу запретил говорить. Звать щенка стало Волчком. А тот и правда крутился весь день как заводной.

Уже через неделю Волчок уверенно таскался за Лехой в поле, где весь день гонялся за овцами, потявкивал на них, пока не выматывался и не валился подле хозяина спать. Рос быстро, был крепким, хоть и некрупным. Да это и лучше, не подумают, что волк.

И внешне он мало чем напоминал дикого зверя. Шерсть после первой линьки росла серо-черной, красивой. Правда, хвост свисал поленом, как полагается.

Когда Прокопич принес домой Найду, Волчке было уже два года. Фанерный ящик Прокопич поставил у сарая, туда сунул пригоршню сена и посадил Найду. Утром, выйдя на крылечко, он обнаружил возле ящика черного, хмурого кобеля соседа. Тот спокойно лежал и поглядывал на вышедшего по нужде хозяина дома.

— Что это за дело? Иди вон отсюда! — приказал Прокопич и махнул веником, который попался ему под руку.

В глазах Волчка даже крохотная тень испуга не появилась. Не шелохнулся, продолжая смотреть тяжело из-под бровей.

— Ух ты! А ну пошел!

Прокопич шагнул было к кобелю, но увидев, как тот оголил свой клык, блеснувший, как клинок горца, тут же заскочил обратно на крыльцо. И забыл, по какой нужде вышел. Уже за дверью в щелку стал наблюдать за псом.

Тот встал, заглянул в ящик, долго втягивал носом запах щенка. Повернулся к двери, за которой притаился Прокопич, и пошёл к забору. Перемахнул через него, словно это и не забор в человеческий рост. Прокопич вышагнул, молча погрозил кулаком и ушёл в сени.

Волчица хорошо знала, что человек очень хитёр. Найдя логово, человек не оставит его, будет преследовать, пока не уничтожит всю стаю.

С этого дня Лехе за коровами приходилось бегать одному, так как Волчок сутками пропадал в соседнем дворе. Чем уж ему приглянулась сучонка Найда, объяснить трудно, но он жил подле нее, с большой нежностью ухаживал за щенушкой, облизывал ее, позволял залезать на себя, теребить за морду. Прокопич уже и не ругался.

Когда Найда подросла, превратившись в длинноногой сучонку, Волчок стал уводить ее со двора. Уходя в поля, к реке с непролазными зарослями, собаки оказывались в своей любимой стихии. Что-то вынюхивали, кого-то раскапывали и уже к вечеру возвращались уставшие, грязные, но очень довольные.

Приближалось время собираться в тайгу. Было понятно, что тащить туда Найду без Волчка — пустая затея. Она или сбежит, или просто не будет работать. Вот и решили Прокопич с Аннушкой уговорить Леху продать сильного да смышленого кобелька. Аннушка быстро дошла до магазина, принесла бутылочку водки.

Леха захмелел быстро, но на просьбу Прокопича ответил решительно.

— Нет! Друзей не продаю! Кроме всего прочего, в нём тайна.
— В ком тайна?
— В Волчке! — и Леха многозначно, подняв палец к потолку, не побеленному лет десять, замолчал.

В урожайный год соболь на приманку плохо идет. Белку трудно брать. Правда, ее можно заманить в капкан. Аннушка уже который год варит грибы, потом сушит, завязывает в тряпочки. Прокопич вешает их на капканы и без особых проблем берет белку.

А утром сам пришел.

— Ты, это, на сезон возьми его, если захочешь. А продать не могу.

У Прокопича от радости аж дух захватило. Наконец, продышавшись, уже в след уходящему Леше он крикнул.

— Это, слышь, Леха, спасибо тебе!

ПРОМЫСЕЛ

Охота началась. Работа собак радовала Прокопича. Найда и белку легко находила, и за соболем пошла без всяких учителей. Ей еще и года не исполнилось. Волчок же, активно работающий в поиске и в преследовании, почти не лаял.

Найда кричала истерично, особенно когда соболь был виден, а тот лишь ворчал, помахивал хвостом и утробно взлаивал. Но уж на ноги крепкий был соболь. Гонять соболя ему было в удовольствие. Даже по глубокому снегу, доходившему до брюха, он шутя мог бегать весь день.

Однажды, ближе к новогодним праздникам, когда ходили по путям, трясли капканы, а гонный соболь стал большой редкостью из-за глубокого снега, набрели на семейку изюбрей.

В стволе сидела пуля, и Прокопич торопливо пальнул в лопатку молодого быка. Показалось, что прицельно. Семейство сорвалось с места и мгновенно скрылось за перевалом. Прокопич подумал, что промазал и материл себя на чем свет стоит.

— Дык вот, мазила, дык! Яз-зитте-то!

Подбежавшие на выстрел собаки внимательно его выслушали, заводили носами и встали на свежие следы. Что тут началось! Кобель с дикой скоростью полетел следом за зверями. Найда, прыгая следом и утопая в рыхлом снегу с головой, сразу отстала и, может от обиды, может от азарта, голосила, смешивая завывания с лаем.

Когда убежали, Прокопич подошел к месту, где стоял бык в момент выстрела. Вот он прыгнул, вот прыжками пошел в гору.

— Ба! Да я попал! Попал! — на снегу виднелись мелкие красные бусинки.

Волчок снова удивил Прокопича. Видимо, догнал раненого оленя и профессионально перехватил ему горло. Сколько было собак, всегда ловили добытых зверей за задние ляжки. Если запоздает охотник, так и кончат всю филейную часть. А этот — за горло.

Прокопич уже много лет не добывал мяса. Обрадовался. Накормил собак до отвала. Два дня вытаскивал мясо до зимовья. Хвалил собак и гладил.
Удался сезон. Удался.

Выйдя из тайги, отдохнув неделю, Найда заболела. Волчок не отходил от неё ни на шаг.

Ревностно относился. Аннушка выставит чашки с едой, он сперва обнюхает чашку, из которой ест Найда, потом уж идет к своей. Кобель заскочил в калитку. Лохматенький такой, шустрый.

Драки не было. Волчок убил его мгновенно и уже мертвого долго хлопал головой о притоптанный снег. Прокопич отступил назад.

— Это только погляди, яз-зитте-то!

Когда Волчок успокоился и отошел к будке, где отдыхала Найда, Прокопич запихал бедного кобелька в мешок и на санках отвез на свалку. На обратном пути завернул к Лехе. Приступил к нему что есть мочи. И тот по трезвянке рассказал, что Волчок настоящий волк.

Прокопич долго сидел с выпученными глазами и открытым ртом. Леха ничего, спокойный, даже похохотывал.

— Приходят ко мне. Раньше один приходил, а теперь вместе. Любовь у них, видно, хоть и звери.

Найда осенилась весной, когда в полях начинала зеленеть трава. Ближе к утру надрывно завыл Волчок. Прокопич выскочил во двор, услышал, как скулит Найда, и всё понял.

— Раз уж корова телится, так меньше мороки. Зачем весь дворе рассказывать?

Щенки были крепкими, скуластыми, все как один чёрненькие. Когда Аннушка брала одного на руки, Волчок настораживался и следил за каждым движением хозяйки. А если она со щенком на руках, чтобы подразнить его, направлялась в сторону калитки, он хватал её за подол и тянул назад, к будке.

Когда подросшим щенкам явно стало не хватать материнского молока, Волчок стал приносить из поймы то ондатру, еле живую, то зайчонка недодушенного. Даст им на забаву, а они и ярятся, затем он начинал рвать добычу и каждому по куску давать.

Волчок совсем не по-собачьи вступил в жестокий бой, спасая своего хозяина. Открыто, спереди, налетел на медведицу и мертвой хваткой впился ей в горло. ИЛЛЮСТРАЦИЯ ТАТЬЯНЫ ДАНЧУРОВОЙ

Щенка себе не оставили. Леха одного взял, остальных охотники расхватили. Прознали как-то про Волчка. Не одобряли, что в деревне такую зверину привадили, но щенков растащили в один день. Три ночи потом вой стоял над деревней, всю душу изорвал на ленточки.

Осенью в тайгу ушли трое. Прокопич со временем как-то уставать стал. Не физически, хотя и это не отнимешь, а как-то душой. Будто гнетет что-то. Одному в тайге тяжко. С собаками перекинешься парой слов и снова весь день молча. И другой день, и следующий.

К этой усталости приплелась еще какая-то болезнь: Прокопич стал слышать голоса. Например, вечером всю работу сладит, сядет себе на нарах чаек гонять, и вдруг за дверью мужики как заговорят, да так явственно.

— Переход прекратился, поскольку соболь застрял в капкане.
— Откуда ты знаешь? Второе после перехода.

Прокопич тихонько подкрадется к двери и как толкнет её. Собаки из кутухов головы высунут, смотрят на хозяина.

— Тфу-ты, яз-зитте-то!

Завтра все планы меняются, идет в сторону перехода. Идет торопливо, будто его там кто-то ждет. И ведь правда, перед переходом на «зенитке» автобус крутится, старается лапу высвободить.

Прокопич успокоит собольку и дальше бегом. Через переход, к второму капкану. Точно! И там висит. Охотник не может понять и объяснить себе такое волшебство.

И вот когда уж прилёг отдохнуть, услышал — за дверью избы смеются.

— Завтра лапу сломает. Еле доберётся до зимовья.

В день в ловушку собака загнала собольку. Поспешил Прокопич, поскользнулся на мху и так ударился о колено, что потом неделю лежал на нарах, делал разные примочки.

В этом сезоне все ждал, прислушивался, а молчат. И вот однажды его увидели. Промелькнули между деревьями, и опять нету. А один из них на самого Прокопича смахивал, только старее гораздо. Украдкой, коротко обмахнул себя перстами и спать. А ночью проснулся от разговора за дверью. Разобрал только одно: «Не ходил бы».

Байкал, отец Найды, даже на третий день лежал под соболем и не думал уходить. Найда в него пошла — сильный охотник. А тут еще и Волчок в помощь.

СОРОКОВОЙ
Осень глубокая. Снег ещё не задавил. Самое время соболям ходить по пятам.

Прокопич сдался. Не стало сил бегать за собаками. Плюнул и пошел капканы поднимать. И вот уже вторую неделю таскается по путикам. Собаки все поняли, не уходят далеко, шелушат белок, накоротке когда собольку поднимут.

Погода балует всю живность теплом. На припеках снег растаял, река не думает вставать, чуть шугу кинет ночью, а к обеду опять чистая. Только забереги узорной бахромой оторочили извилистую линию, да тайга просветлела крепко, уронив листья берез, осин, тальников, осыпав воздушные иголки лиственниц, оголив заросли береговых черемушников.

Медведи в этом году крепко нагуляли жир на бесплатных орехах, лежат теперь в укромных местах, ждут зиму. Если и передвигаются где-то, то недолго.

Прокопич сел отдохнуть, лицо солнцу подставил. Дальше по уклону, до самого перехода, а там уж рукой подать до зимовья. Глаза сами прикрываются. Так бы и вздремнул на солнцепеке. Тайга монотонно шумит, разговаривает сама с собой, покачивает кроны великанов. Хорошо!

Впереди, ближе к каменистым выступам, промелькнула тень. Или показалось? С какой-то тревогой, вдруг колыхнувшейся в груди, стал всматриваться Прокопич в камни. Услышал крик, потом плач… Ребенок. Откуда ребенок? Здесь же заговорили, срываясь на крик, взрослые.

— Ну, яз-зитте-то! Ну, чё такое? Блазнится опять!

Прокопич подхватился и кинулся по склону. Ребенок продолжал плакать, да жалобно так, что Прокопичу стало больно. Побежал он по склону, заторопился… Выскочив из-за камня, похожего на огромный зуб доисторического животного, Прокопич нос к носу встретился с медведицей.

Медведица стояла в пол-оборота и лупила лапой орущего медвежонка. Тот прижался к камню и тряс передней лапой, на которой висел капкан, предназначавшийся росомахе.

Не в силах погасить инерцию, Прокопич подскочил прямо к медведям, на ходу стащив с плеча «Белку». Тыча стволом куда-то между лап медведице, мгновенно всплывшей на дыбы и до предела разверзнувшей пасть, он перевел переключатель на гладкий ствол.

Малый калибр, не для медведя, но всё же не совсем безразличная пуля, годится для белки, соболя, глухаря.

Выстрел уже был запущен. Движение спусковой скобы началось, боек приосанился, напрягся и, ощутив удар, стремительно полетел в маленькое, тесное отверстие, к которому прижался плотно капсюль патрона, исключая зазор.

Не дай Бог сотворить осечку! Хозяин так надеялся на капсюль. Вечером, заряжая патрон, долго и внимательно разглядывал его, близко поднося к стеклу лампы.

В предвечерней стылой тайге, уже затаившейся к ночи, собачий вой разносился далеко, заполняя распадки и переваливая через хребты. И ещё вопрос: вой ли это собачий или плач?

Пуля вылетела из ствола ружья, когда медведица схватила его лапами и утащила, так сильно потянув, что Прокопичу едва удалось сохранить пальцы.

Она вырвала из рук ружье и с замахом о ближнюю листвень хрястнула — приклад в щепки рассыпался. Другой лапой медведица поймала охотника за суконку. Но крепка суконка, не порвешь, не отлепишься от сильных лап зверя…

— Сороковой! Промазал, жах ты-то!

Но, уже падая, Прокопич понял, что в драку вступил кто-то третий. Кто-то сильный и дерзкий. Детеныш, пестун, из-за которого и заварилась вся каша, сумел вырваться из капкана и опрометью бросился вниз по склону, надеясь только на свои молодые ноги. А медведица выпустила из лап охотника.

На четвереньках Прокопич откатился от свары и только теперь смог увидеть, что медведица боролась с Волчком. Картина перед глазами плыла и двоилась. Звон в ушах мешал услышать хрип и возню дерущихся.

Медведица крутила Волчка из стороны в сторону, падала на него всем весом, кусала клыками, рвала когтями, но он не раскрывал свои челюсти.

Сверху, словно на крыльях, прилетела Найда и с бешеным криком принялась рвать медведицу за штаны, кидаться ей на спину. Медведица уже плохо реагировала на болезненные укусы, слабела на глазах.

Прокопич всё же не промазал, хоть и сороковой, продырявил оба лёгких и только теперь заметил, что всё вокруг и он сам были в медвежьей крови.

Волчок успокоился — убила его. Только Найда, хватаясь то за одну гачу медведицы, то за другую, все рвала и рвала их. Прокопич с трудом оторвал собаку от околевшего зверя. Она подошла к своему другу и принялась вылизывать изуродованную голову.

Найда чуть поскуливала, словно просила Волчка подняться, даже легонько подталкивала его носом. Прокопич сел рядом на колени, тяжело вздохнул:

— Вот, яз-зитте-то, вот натворили-то! Чё же теперь будет-то?

Не может быть, чтобы собака плакала. Но из глаз Найды текли слезы. Что там попало?… Прокопич положил руку на спину Найде, пытаясь хоть как-то успокоить её, но она вдруг вздрогнула, отстранилась и даже зарычала.

— Что ты, Найда? Что ты меня обвиняешь? Это же охота. Охота же! Ну, если бы меня её так схватила и задавила, тебе легче было?

Найда стояла отстраненной, хмуро измеряла хозяина каким-то взглядом, совершенно не собачьим.