Четверо рыболовов сидели в салоне легковой машины в ожидании рассвета, чтобы затем отправиться по своим заветным тропам. Тихо урчал двигатель иномарки, теплый воздух струился из бесшумно работающей печки. Чтобы как-то разрядить тишину, самый молодой из этой компании, хозяин машины Николай, задал давно волнующий его вопрос рядом сидящему, укутанному в офицерский бушлат рыболову: «Иван Ильич, говорят, Вы окуней не любите, правда ли это?
Фото: Коломийца Алексея.
А если все-таки не любите, то чего только их и промышляете?»
Коль, я их не просто не люблю, а ненавижу.
Всех бы переловил, негодяев, – начал он и тут же продолжил.
– А началось все очень давно.
Я еще тогда мальчишкой был, но тот эпизод на всю жизнь отложился в моей памяти, и где бы я ни был, он всегда стоит перед глазами.
Было это в 1942 году.
Нашу деревню наполовину сожгли немцы, и все люди, а это старики, женщины и дети, жили в уцелевших хатах.
Немцы забрали все: скот, крошечные запасы зерна, кур, картошку, и мы вынуждены были питаться тем, кто что найдет, ели даже земляных червей.
Нас у мамы было пятеро, и я самый старший, мне тогда десять лет исполнилась. Кроме нас в избе жили еще две семьи. Спали кто где, но большинство на полу, прижавшись друг к дружке.
Летом еще как-то кормились, а наступили холода, землю припорошило белым одеялом и стало совсем невмоготу. Когда ударили морозы, озеро, что находилось в пяти километрах от нашей деревни, сковало тонким прозрачным льдом. Чтобы как-то пополнить скудную пищевую базу, я занялся рыболовным промыслом.
У отца, ушедшего на фронт, в старом сундуке хранились рыболовные снасти. В нем, кроме крючков, лески и перьевых поплавков, было маленькое можжевеловое удилище для зимней рыбалки.
Вооружившись топором, удочкой и блесной, сделанной из солдатской винтовочной гильзы, я отправился на первый лед. Стоя возле озера, долго не решался ступить на гладкий как зеркало ледовый панцирь, а когда все-таки решился и пробил первое отверстие, осмелел. Лед возле берега на закрайках был около семи сантиметров.
Дальше к середине озера шла тонкая пленка, пробивающаяся с одного удара. По закрайкам блесну стал хватать некрупный окунь. Это сейчас придумано множество блесен, балансиров и воблеров, а толку от этого порой не бывает, а в те времена окунь готов был схватить любой движущийся предмет.
Фото: Яншевского Андрея.
В тот день я наловил большую корзину рыбы, чем обрадовал обитателей нашей деревни. Меня и на следующий день отправили на рыбалку, и так я ходил всю неделю.
Мороз с каждым днем крепчал, и лед на озере становился толще. И вот в тот момент, когда я уже готов был на следующей рыбалки выйти на середину озера, где, по словам деда Игнатия, был коряжник и по осени ловились увесистые горбачи, ударила оттепель. С крыши с утра закапал капель и снег, посерев, начал оседать и таять.
Пока добрался до озера, промочил ноги в старых солдатских кирзовых сапогах, другой обувки не было и приходилось в морозы и дождь ходить в кирзачах. На льду по щиколотку набралось воды, по-видимому, ее выдавливало из вчерашних лунок. Окунь в этот день почему-то плохо клевал по закрайкам, и к обеду мне удалось с горем пополам надергать с десяток полосатиков. Я не мог такое допустить, ведь на меня надеялись голодные жители.
Вспомнив слова деда Игната, я осторожно засеменил к середине озера. У предполагаемого коряжника без труда пробил лунку. Как оказалось, попал на границу захламленного пятачка. При первом же взмахе на крючке блесны повис тяжелый горбач. Как сейчас помню, где-то около килограмма потянул бы.
После поимки еще двух рыба из-под лунки ушла. Я пробил лед рядом, и история с клевом повторилась. Три окуня под килограмм и тишина. Перемещаясь с места на место, вылавливал крупных окуней, и так как забыл корзину рядом с берегом, бросал их на лед.
Радости от поимки таких горбачей не было придела. Я тогда думал только о своих, как они будут удивлены крупной рыбой, и вечером будет праздник, а то все время приходилось довольствоваться недомерками, которые не насыщали в полной мере.
Уходя все дальше и дальше по льду, совсем забыл о самом главном, об осторожности. Опомнился, когда лед под ногами стал прогибаться и неожиданно я потерял опору.
Оказавшись в воде, в первые секунды поддался панике и начал молотить руками и ногами, пытаясь забраться на лед. По воде на льду в полынью уплывали мои горбачи. Холодная вода быстро овладела телом, лишила сил.
Я несколько раз пытался взобраться на лед с разных сторон полыньи, но он подо мной ломался. И когда уже не было никакой надежды на спасение, и уже не хотелось бороться за жизнь, не хотелось сопротивляться стихии, когда было уже все равно и появилось желание закрыть глаза и отдохнуть, нога уперлась во что-то твердое.
Собрал остатки сил и, скорее инстинктивно, оттолкнулся от подводной коряги. Туловище въехало на лед, ноги заработали как ласты и я весь оказался на гладком панцире.
До берега полз по-пластунски, еще не веря, что вот оно, спасение, и уже на твердой почве встал на подкашивающиеся ноги. Появился озноб, тело било как в лихорадке, с одежды тонкими струйками текла вода.
До деревни передвигался короткими бросками, если такое движение, когда ноги не хотят идти и заплетаются при каждом шаге, можно назвать броском. Все больше и больше отдыхал, сидя на мокром снегу, или стоял, прислонившись к встретившемуся на пути дереву. Когда зашел в хату, упал без сознания на пол.
Около двух недель был в бреду. Купание в проруби – до весны свалило меня и приковало к кровати. Все тело постоянно ломило от адской боли, отказывались ходить ноги и не слушались руки.
Летом в нашей деревне расположилась одна из танковых дивизий и фронтовой врач Поликарп Матвеевич всеми силами старался поставить меня на ноги. Он делал массаж, парил ноги и руки над нагретыми в печке камнями, заваривал какие-то травы. Не знаю, что из его лечения помогло, но осенью я стал выходить на улицу.
На рыбалку после того случая выбрался только после войны и стал заядлым рыболовом. Но вот кроме окуней мне никого не хотелось ловить. Сколько раз друзья меня вытаскивали за лещом, за щукой, плотвой, а мне все не нравилось, подавай окуня и все тут.
Фото: Яншевского Андрея.
Появилась какая-то любовь и одновременно злость к этой рыбе. Как будто она была виновата в том, что началась война, что фашисты сожгли большую часть деревни, что отец не вернулся с фронта, что я провалился под лед и чуть не утонул, что заработал сильнейший ревматизм. И с этой злостью я их вылавливал на всевозможные снасти и насадки в неограниченном количестве и раздавал друзьям. Сам их употреблять в пищу не мог. Вот такая история, ребята.
Иван Ильич закурил. Над горизонтом поднялся солнечный огненный круг. Под первыми лучами снег искрился и переливался, что говорило об утреннем крепком морозе. Подъезжающие на машинах рыбаки по натоптанной тропке спускались с пригорка к озеру.
«Ну что, выходим, а то и обед скоро», – произнес сидевший на заднем сиденье Димка. Рыболовы выбрались из салона, достали из багажника ящики.
«Ильич, а на что сейчас окунь клевать будет, подскажи», – обратился к Ивану Виталик.
«Сейчас покажу», – полез в карман Иван Ильич и вытащил оттуда небольшую старую коробку из-под леденцов.
Фото: Яншевского Андрея.
Открыв крышку, он развернул тряпочку, в которой в отдельных пришитых кармашках лежали отполированные блесны, изготовленные из пустых винтовочных гильз. И больше они были похожи на сплющенные гильзы со вставленным крючком, чем на современные рыболовные приманки.
Каждому из спутников в качестве подарка он протянул по блесне, объяснив, как на нее ловить, и, вскинув ящик на плечо, со словами «смерть негодяям» зашагал по тропинке к озеру.
