Фото Анатолия Маилкова
Небольшая, с виду неказистая, но по образу жизни преинтереснейшая рыбка ротан, он же бычок-головешка, мила мне с детства. В качестве трофея ротан меня особо не интересовал, потому что как рыболов я вырос и созрел на куда более благородной, крупной и ценной рыбе. Однако эта «головешка» постоянно приковывала к себе мое внимание своей удивительной неприхотливостью и живучестью. Но особенно дорог приамурский спартанец тем, что нередко на исходе зимы спасал меня, моих сестер и мать от непереносимых голодовок военного лихолетья.
В первых числах ноября носились мы на коньках по недавно застывшему гладкому льду своего рыбацкого залива, лихо достигли его вершины, а по пути на оказавшуюся близкой Тунгуску пробегали через одно из ротаньих озер-«жилищ». И увидели: «головешки» подвсплыли под толстый, но еще прозрачный лед, словно в несомненном намерении вмерзнуть в него. Некоторые уже и приморозились. Через несколько дней мы выдолбили здесь изо льда десяток ротанов, и были они не вмерзшими в лед, а как бы покоились в ванночках. Ротан задал загадку. Отцы отвечали однозначно: они оживают. Но как? Ведь типичный анабиоз — возвращение к жизни после вроде бы полного промерзания тела — позвоночным животным, уже знали мы из учебников для старших классов, не свойственен.
Эту загадку долго носил я в закоулках памяти, пока не «просветил» ее уже в солидном возрасте. И вот в чем суть. Оказывается, в этих случаях для рыб жизненно важно, чтобы не промерзали полостные жидкости, внутренности и жабры, а уж если и замерзали, то без образования погибельных для клеток кристаллов льда. И в этих жидкостях солей к морозам накапливается столько, что рыбы не гибнут при охлаждении до пяти градусов мороза.
Вроде бы антифризом заливаются морозоустойчивые спартанцы. Карась — слабым, ротан и озерный гольян — крепким. Другие животные напитываются глицерином, который, как известно, морозам неподвластен, или глюкозой, тоже к холодам устойчивой. Но главное — острые, опасные для нежной живой ткани ледяные кристаллы при замораживании не появляются. А при этом условии хоть «до мозга костей» замерзай, хоть в жидкий азот окунайся, в ледышку превращайся! Просто, но далеко не каждому дано. А люди о таком лишь мечтают…
Не меньшее удивление вызывала всеядность ротана, постоянное присутствие у него отменного аппетита. Особенно весной, вскоре после оттаивания озер. Мы ловили ротанов удочками: наживишь червя — тут же его хватает, кусочек хлеба или картошки насадишь — тоже сцапает. Жадно брали они и на потроха собратьев, и на кусочки их же мяса. Нацепляешь на крючок дикого лука или только что народившихся росточков других трав — и их заглатывают, да так азартно, что крючок приходится осторожно вынимать из горла. Что и говорить, выуживать эту рыбку было не так прибыльно, зато весело и занятно.
Как-то я поинтересовался содержимым брюшка крупного ротана, а в нем чего только нет: рыбья икра, мальки, личинки насекомых, мелкие рачки, головастики, травинки, водоросли… Даже маленькие ракушки оказались целиком, прямо в створках! И еще что-то вроде пасты нашлось в том ротане. И даже дюжину крохотных ротанчиков отыскал я в нем! Выходило, что ротан не просто прожорлив и всеяден, он к тому же и каннибал…
Но что еще я нашел при том анатомировании: оказывается, у него при очень зубастой пасти есть поболее дюжины крепких глоточных зубов. Обычно у рыб, знал я уже, зубы или во рту, или в глотке, у ротана же — и там, и там.
Теперь привередливые рыбаки говорят, что, мол, лишь на безрыбье и ротан рыба, или «чем бы рыболов не тешился, лишь бы не страдал от бесклевья». А мне ротан мил и симпатичен пожизненно. И потому, что полон загадок, и потому, что удивительно пластичен и неприхотлив, и потому еще, что эта рыба из страны моего детства.
И теперь мне часто приходится вспоминать ротана, потому что с каждым годом много рассказывается о нем московскими газетами, журналами и книгами. А дело в том, что вскоре после войны неосмотрительно и бездумно запустили несколько амурских «головешек» в подмосковные пруды. Сначала тон этих рассказов был иронично-благожелательным: амурец неимоверно плодовит, абсолютно всеяден, до невозможности неприхотлив и живуч. Но несколькими годами позднее озаботились: азиата все больше, он стремительно расселяется во все стороны, упорно тесня местную рыбу. А теперь о ротане, давно уже объявленном вне закона, пишут одно: преступен и подлежит беспощадному истреблению всеми способами и средствами. Ведь в Амуре-то что: здесь этот «сверчок» знает свой шесток. Размножаться ему сверх дозволенной «нормы» не позволяют природой предопределенные «пастухи» — змееголовы.
Но так или иначе, ротан, сокрушительно потеснив «европейскую» рыбу, прочно вошел в состав местной ихтиофауны. А рыболовы все более охотно им интересуются. Особенно поздней осенью и зимой, когда клев другой рыбы затухает. Снасти «под ротана» приспосабливают, мормышки, блесенки, наживки всякие испытывают. И не ждут, когда «головешка» заинтересуется их наживками, а идут, забрасывая крючки с соблазнительной вкуснятиной в места, для новоселов особенно любые.
