Фото Анатолия Маилкова
Еще совсем недавно о московских рыболовах ходили легенды. Считалось, что москвич и в обычной луже выловит рыбу. И свидетельств этому было немало. Времена меняются, как меняется мода, взгляды и само человечество. Рыбак-москвич постарел, а иных уж нет. И редко теперь встретишь на Москве-реке любителя, склонившегося над парапетом Кремлевской набережной в ожидании поклевки.
Прозвенел звонок, и Вадька ринулся к реке. Домой идти не хотелось из-за отчима, постоянно читающего нотации по каждому поводу. Удочку, спрятанную накануне, он нашел под откосом берега. Место, где обычно удил Вадька, было разрушенной плотиной. Улегшись на мостках, он наблюдал, как в прозрачных струях играют рыбки. Опустив леску в воду, он видел, как бросаются на хлебный мякиш уклейки и еще какие-то рыбки, названия которых он тогда не знал. Ближе ко дну суетились пескари. Изредка ему удавалось подсечь добычу, которую он складывал в алюминиевый бидончик.
Но сегодня его понесло на бывшую мостовую опору, метра на четыре возвышающуюся над водой. Вчера взрослый рыбак ловил оттуда крупных окуней на пескаря, свидетелем чего стал Вадька. Течение перед опорой останавливалось, и поплавок подергивался только от пескарика, насаженного на крючок. Показалось, что он наклонился. В ожидании поклевки Вадька начал интуитивно пятиться назад. Поплавок нырнул в воду, и Вадька резко подсек…
Ни испугаться, ни почувствовать падения Вадька не успел: он вдруг ощутил себя в проеме мостков.
— Ну, парень, ты в рубашке родился, — услышал он голос откуда-то взявшегося дядьки, — еще бы сантиметр, и головой в бетон.
Он вытащил мальчишку на мостки. Тот хлюпал носом, ощущая сильную боль в пальце.
— Что у тебя там, — спросил мужчина, увидев кровь, сочащуюся из пальца, — ух, черт, потерпи, брат.
Сделав надрез ножом, он вырвал крючок из плоти. Вадька взвыл от боли и очнулся, когда мужчина заматывал чем-то палец.
Пронеслись годы, судьба забросила Вадьку сначала в Ленинград, а затем и в Москву. По характеру мальчик был нелюдим и редко сходился с товарищами в близкой дружбе. Переезд же в Ленинград вообще был очень болезненным. Душа его оставалась там: в прозрачных и быстрых ручьях Кавказа. Но красоты Невы, Финского залива и Ладоги возымели свое действие. Как и рыбаки этих мест. Сноровка и умение их казались чем-то фантастическим. Вадьке случалось рыбачить с ними, и это была настоящая школа, да что там — академия.
На нерест шла корюшка. И только ленивый питерец не отправлялся на ее ловлю, но сколько же романтиков возвращалось домой ни с чем. Тогда Вадька начинал задумываться над этим феноменом.
Но однажды в компанию питерских затесался москвич. Он перевернул сознание местных рыболовов. Ловили на Воуксе — реке необыкновенной. Многообразие видов рыбы здесь сказочное: сиг, корюшка, лещ, щука, угорь, ряпушка, хариус, форель, семга; об окуне, ерше, налиме нечего и говорить. Такое разнообразие видов, видимо, сказывается и на методах рыбалки. Каких только мастеров в своем виде ловли не встретишь на Воуксе?
— Все! — в отчаянии воскликнул один из наших,— мотыля забыл.
Это заявление возбудило всех, и Вадьку, вернее, уже Вадима — юношу лет шестнадцати. Один только москвич, лукаво ухмыльнувшись, спокойно собирал свой спиннинг. Аборигены бы упали в обморок, цивилизованные же люди оценили бы эту снасть на уровне скрипки Страдивари.
«Ерунда, бижутерия какая-то», — успокоил себя Вадим.
День, как это бывает на рыбалке, проскочил быстро. К вечеру собрались у костра за ухой. Рассказы об успехах не умолкали. Рыбалка удалась. Воукса отозвалась щедро и была милостива к рыбакам.
К костру подошел москвич, сбросил рюкзак и присел к огню. Усталый вид его не стал препятствием для шуток.
— Что, столица, северную рыбу за так не возьмешь, — сказал один из подвыпивших рыбаков.
— Да, ладно, Вась, налей-ка лучше москвичу с устатку.
Налили всем. Но слово взял москвич:
— Ребята, спасибо за рыбалку, ваш карельский перешеек — клондайк.
Вася заржал:
— Во, молодец, эти московские умеют делать хорошую мину при плохой игре.
— Почему, — возразил москвич, — вон там в рюкзаке.
Василий рванулся к рюкзаку, и через мгновение семикилограммовая семга упала к нашим ногам. Немая сцена повисла над Карельским Перешейком.
По окончании университета судьба забросила Вадима в Берлин. Серые будни, сложная работа не позволяли ввергнуться в юношеские грезы и страсти. О рыбалке он забыл надолго. Иногда случалось бывать на берегах Рейна и Эльбы, но и только. Служба занимала все время.
Москва… Судьба наконец привела сюда Вадима, вернее, уже Вадима Вадимовича, ибо годы берут свое. Она же возложила на него тяжелое бремя обязанностей. Но однажды друзья вытащили его на московский лед. Совсем недалеко от Кремля, на Учинское водохранилище в Пушкино.
В окружении москвичей Вадим немного растерялся. Навыки карельского рыбака могли показаться этим москвичам примитивными и неуместными. На помощь пришел Мурлыкин, наверное, полное олицетворение московского рыболова. Его игра мормышкой была чем-то фантастическим. И гора окуней у его лунки росла неимоверно.
— Вадь, возьми мою балалайку и играй прямо ото дна и подбрасывай в лунку мотылька, понял?
Процесс пошел, как говорят.
Вадим Вадимович присел в кресло. В окно просматривались просторы Москва-реки. В сердце защемило: «Сто лет не был на рыбалке, а что, жив ли еще Мурлыкин…»
Рука набрала номер:
— Юрий Григорьевич, как ты?
— Вадя, узнал, сколько лет, сколько зим.
— Но на рыбалку-то съездим, москвич хренов.
В трубке образовалась пауза, после которой Мурлыкин сказал:
— Да легко!
