Старый друг лучше новых двух. Вряд ли кто будет спорить с этой народной мудростью. И я люблю встречаться со старыми друзьями-охотниками, с кем много лет гонял зайцев, выезжал на утиные зорьки, охотился гаем на косулю.
ФОТО: SHUTTERSTOCK
И вот снова я в Павлограде, у своего товарища Алексея Александровича Москаленко.
Сидим на кухне большого дома, пьем коньяк, супруга его Ольга Николаевна пододвигает чашку с горой красной клубники: «Угощайтесь, со своего огорода».
Вспоминаем о былом.
Благо нам есть о чем вспомнить.
Наш общий охотничий стаж перевалил за столетний рубеж.
— А помнишь, как Альберт сидел в канаве, а на него попер заяц? Прыг через него и скрылся, радуясь, что охотник от растерянности промазал. А Федора Рыженкова, Виктора Медведева?
— Конечно, помню.
И я прошу Алексея рассказать о Камчатке, как добыл он первого медведя. Александрыч хитровато улыбается, думая, с чего начать.
— История давняя. Я тогда был молод и красив. Судьба забросила работать на Камчатку, в Корякский национальный округ. Помимо работы у местных жителей первое дело —
рыбалка, охота. Корякам разрешался вылов красной рыбы, за ними были закреплены отдельные участки, и они ставили сети.
Меня и моего товарища по прозвищу Хохол пригласил порыбачить и поохотиться весной на уток в Верхние Пахачи коряк Иван Кутгеин. Я взял с собой сына Сергея, было ему тогда восемь лет. Лодка «Казанка» с мотором, сети — коряка. Мужики, как водится, выпивали.
Прошли несколько километров по реке, забросили сети, не поперек речки, а под углом, чтобы лодка могла пройти. Вода холодная, течение сильное. Поймали рыбы: нерки, чавычи, кижуча, снова сети поставили, потом поднялись вверх по реке.
Много времени на это ушло. На перекатах или шиверах лодку приходилось тащить волоком. Постреляли уток, несколько штук взяли, решили возвращаться вниз по течению. Лодка с рабочим двигателем, управляемая, а на поворотах, там, где крутые берега и кустарник в воде, может и перевернуться.
Менялись берега, пологий берег становился крутым. Минуя очередной поворот, мы увидели на перекате, на расстоянии нескольких метров, огромного медведя. Он бухал лапой по воде — ловил рыбу.
Что тут взыграло в душах мужиков (то ли чувство страха, то ли горячительное), неизвестно, но они похватали одностволки и давай стрелять. Медведь опустился на четыре лапы, собрался было уходить, потом резко повернулся, встал на дыбы, будто принял боксерскую стойку, да как зарычит — волосы встали дыбом на голове.
Когда стреляли, мотор заглох, и нас понесло в сторону берега, где можно было перевернуться и попасть в лапы медведю. Страх чуть не парализовал меня, не за себя — за сына, но я быстро мобилизовался.
Представь: впереди тебя, в нескольких метрах, рычит разъяренная громадина, медведь камчатский, самый крупный в мире; лодка неуправляема, ее несет, и шансов остаться в живых не так уж много. У меня в руках была двустволка, в нагрудном кармане два патрона с пулями, как сейчас помню, Майера.
Быстро вставил их в стволы. Чтобы прицельно попасть в медведя, нужен опыт и надежный выстрел под лопатку (в голову рискованно и зачастую безрезультатно). Я выстрелил и, скорее всего, попал в челюсть (видел, как медведь огромной лапой начал рвать свою морду).
На Камчатке разрешена охота на волков с 1 августа 2019 года до 31 июля 2020 года — столь велика угроза поголовью домашних оленей. ФОТО ЛЕОНИДА ПАЛЬКО
Нас разделяли всего десять метров. Времени на все про все — секунды. Коряк нагнулся над мотором, с перепугу дернул, тот не завелся. Я прицелился, выстрелил второй раз. И попал под ухо.
Это был смертельный выстрел. Господь отвел нас от большого несчастья. Медведь стал оседать, завалился, и в эту секунду лодка ткнулась в его тушу. Ее так качнуло, что чуть не перевернуло. Бог ты мой! Какой же страх мы пережили! Топтыгин наполовину лежал в воде; когда мы вытащили лодку на косу, его отбило от берега и понесло, туша то всплывала, то терялась из виду. Мы завели лодку и бросились за медведем.
Обнаружили его на соседнем перекате, на мелководье. Тянем–потянем, вытянуть не можем. И это три здоровенных мужика! Кое-как потом сняли шкуру, разделали, вырезали желчную сумку, собрали жир на лекарство. От мяса отказались.
Ну а пока суть да дело, ночь на пороге, ветер задул, волны погнал. Решили заночевать. Разложили костер, поужинали и давай укладываться. Долгой показалась мне та холодная ночь, тревога за сынишку не отпускала, не мог уснуть. Да и как тут уснешь?
Вот Иван поднялся, взял ружье; топот его шагов становился все тише, тише, слышался лишь треск полыхающего костра. Вот бухнул один выстрел, другой… Прошел час, и все повторилось. Утром я спросил:
— Иван, однако, стрелял, спать не давал.
Коряк отвел меня от ночлега на несколько метров.
— Смотри, — сказал, — сколько следов натоптано. Братья Амикана дедушки приходили.
И тогда я понял: Иван за нас боялся, отгонял выстрелами медведей.
Завели мотор, пошли вниз по реке к поставленным сетям. Собрали рыбу. Добрый улов оказался, я еле рюкзак поднял. На этом охота и рыбалка закончились. А когда причалили в Пахачах к пристани, я заметил, что какие-то люди глаз с нас не сводят.
И опять страх появился, не за рыбу, а за медведя, которого убили… Не успел отойти несколько метров от причала, как меня остановили, предъявили документы и начали разговор: кто такой? есть ли право на оружие? что в рюкзаке?
С той минуты и начались мои беды: мол, незаконно отловил я рыбу. Пытался объяснить, что рыба принадлежит не мне, а коряку, кому по закону разрешено ловить. Не прошло. Чуть уголовное дело не завели.
Штраф присудили — выплачивать в пользу государства полторы тысячи рублей (это при моей-то официальной зарплате триста рублей в месяц). В течение года я погасил эту сумму. Сейчас все воспринимается по-другому, без обиды и горечи, по справедливости был наказан. Что ни говори, а порядка тогда было больше, не то что сейчас…
ФОТО: SHUTTERSTOCK
Алексей Александрович смотрит на меня проницательным, с усмешкой взглядом, но мне кажется, что он сейчас не со мной, а погружен в свои мысли, находится на горной камчатской речушке, у костра с сынишкой Сергеем (уже взрослый мужчина, дети есть), коряком Иваном, земляком Хохлом из Синельниково. После небольшой паузы он продолжает.
— Мне не приходилось, но были случаи, когда пастухи сталкивались с медведем лоб в лоб. Если человек начинал убегать, то медведь догонял его и лапой снимал скальп. Хорошо, когда хватало мужества стоять перед зверем, не предпринимая никаких неосторожных действий. Скажем, медведь рычал, и человек на него рычал, медведь делал выпад, но не наступал, и человек вел себя соответственно…
Бывали случаи, когда человек и медведь стояли по несколько часов в таком единоборстве. Вот тогда мишка уходил, а человек оставался жив. Коряки, чукчи обычно за спиной носят рюкзак и большой чайник.
Бывало, убегает коряк от медведя, а тот, догнав, хлопает его лапой по спине, и чайник сплющивается. Человек от страха падает наземь, теряя сознание, и тогда медведь его не трогает, лишь обнюхивает, закидывает хворостом, травой, обходит и подается восвояси. О таком случае рассказывал мне Иван Кутгеин.
А вот что произошло с ним однажды на летовке оленей. Шел он по тундре, почувствовал кого-то сзади, обернулся — и нос к носу столкнулся с медведем. Иван ударил зверя по голове уздечкой, ее же бросил ему под ноги и бежать. Медведь остановился и начал рвать уздечку. Это и спасло.
Знал одного медвежатника коряка, так он охотился на берлогах зимой, с осени отслеживал, где мишка залег. Причем охотился всегда один. С острой палкой-копьем забирался на верх берлоги, ширял, а когда зверь вылезал, стрелял сверху. Говорил: «Мне одного выстрела хватает». Заранее заказывал вездеход.
Тушу грузили, везли в поселок: кому мясо, кому шкура. Добытый зимой медведь ценен своей шкурой с отличным мехом. Да, небезопасное это дело ходить одному на Топтыгина, но такие они охотники — коряки, чукчи.
Снега зимой может сыпануть толщиной несколько метров. Кто не приспособлен к камчатской жизни, тому охотиться без проводника и соответствующего снаряжения трудновато. Можно провалиться в сугроб толщей до пяти метров, накроет как лавиной, самому не выбраться.
При управлении лодкой на таежных реках нужно быть предельно внимательным. ФОТО: SHUTTERSTOCK
— А летовка — это пастьба оленей летом? — спрашиваю Алексея.
— Да, ведут стадо на выпаса́. До ста пятидесяти — двухсот километров от центральной базы. Их надо собрать и вести к морю выпасами, чтобы обязательно пили соленую морскую воду, иначе будут болеть.
Переправляются через горные речки, встречаются и глубоководные. Помощники в этом деле — камчатские лошади. Удивительные животные! Низкорослые, выносливые, привычные к условиям суровой камчатской зимы.
Они первыми плывут через реку, за ними прирученные олени, а потом все стадо. Самое важное — сохранить поголовье. Главный враг оленей — волки. В каждой оленеводческой бригаде была радиостанция. Когда появлялись волки, об этом тут же сообщали на центральную базу и применяли ответные меры.
Стая из двадцати – сорока волков для оленьего табуна не очень-то страшна. Ну, порвут голов десять, не больше, стадо успевают отогнать с лайками (их так и называют — оленегонки). А вот если нападет маленькая стая из трех-четырех волков, это опасно. Они могут зарезать и сто, и даже двести оленей — были и такие случаи. Волк прыгает на оленя, перегрызает горло, затем прыгает на другого, и так далее.
Обычно пастухи сообщают: появились волки. Готовится вылет на вертолете. Стоимость его аренды была восемьсот рублей за час. Директор летал один, привязывался, чтобы не выпасть, в руках обычное ружье 12-го калибра, патроны с картечью. Летят. Видят цепочку волков — снижаются. Когда вертолет подлетает, волки разбегаются.
В это время открывается дверь, догоняют первого волка, стреляют, возвращаются на исходную позицию, стреляют второго волка, но добычу не берут, пока всех не истребят. Бывает, запаса горючего не хватает, вертолет летит на дозаправку, возвращается, и только тогда начинается сбор добытых волков.
Однажды директор предложил мне проехать по оленеводческим бригадам, а заодно и поохотиться на волков. Дело было в марте. Зима.
Снег сходит только к середине июня. К буранам привязываем нарты, на нарты укладываем каждому по восемь канистр бензина, кукуль — спальный мешок (лучше, если он не из оленьей шкуры, а из волчьей или из овчины), обязательно веревку до двухсот метров, провиант, ружье, патроны, топор ну и остальное по мелочам.
Берем двух лаек, едем. Путь пролегает вдоль берега реки. Смотрю на поросшую вдоль угора полосу кедровника и ничего понять не могу: усеян хвойный худосочный лесок белыми гирляндами. Что такое?
На зиму белые куропатки собираются в стаи, иногда сотенные. С наступлением весны птицы разбиваются на пары. ФОТО: SHUTTERSTOCK
Подобного никогда не видел. Замороженные пластины снега? Не похоже. Заглушаем бураны, директор берет в руки ружье: «Куропаток, однако, надо пострелять, собакам корм не помешает». Берем и мы ружья, осторожно подходим к кедровнику, прицеливаемся, стреляем.
Несколько куропаток падает, несколько поднимается с кедровника. Стреляем еще раз. Все повторяется. Перезаряжаем ружья. Еще раз стреляем. Снова несколько птиц падает. Идем собирать дичь и видим огромные стаи куропаток. Не верю своим глазам: словно белые облака плывут на угрюмом сером небе.
Нарубаем лапник на костер, кипятим воду на чай, разогреваем тушенку, едим, даем корм собакам и оправляемся дальше в путь. Подъезжаем к озеру. Сумерки сгущаются, луна серебрит снег и верхушки кедровника, звезды мерцают так низко, что кажется, протяни руку — достанешь…
Рассветает. Снегоходы заводятся без проблем. Едем день, темнеет, пурга метет. Куда ехать? Встаем. Директор вертит по сторонам головой, говорит: «Здесь прошел ездовой олень, там сопка, там сопка, там распадок, а там ручей. В этом месте должны они поставить чум». Как он ориентируется, одному Богу известно.
Но все точно: проезжаем триста метров, и вот он, чум. Мы на месте. Нас встречают оленеводы, усаживают за стол, потчуют мясом, чаем. Коряки, чукчи приветливы, трудолюбивы, хорошо разбираются в технике, любой мотор могут разобрать, отремонтировать и собрать. Но, чего греха таить, любят выпить.
Если завезут в магазин водку, то пока не выпьют, на работу никто не выйдет. Когда я приехал, снег еще лежал. Вышел из гостиницы, смотрю — мордой в снег, буквой г стоит коряк в расшитой кухлянке, меховых штанах.
Рядом с ним — корячка. «Если он напился, так чего мер не принимаете? Он же погибнуть может», — говорю. А она в ответ: «Однако ему хорошо».
— Такая она, Камчатка, и рассказывать о ней можно много. Там я прожил несколько лет, которые считаю лучшими в жизни, — подытожил свой рассказ Александрыч и как-то по-доброму улыбнулся.
