С коллегой Петром, научным сотрудником того же института, где в начале своей камчатской карьеры работал и я, мы получили возможность добыть снежного барана, да не одного. Краеведческий музей имел разрешение на отстрел трех экземпляров этого зверя.
ФОТО: SHUTTERSTOCK
Дело было зимой.
Нас на вертолете забросили на реку Тимоновскую, что в верховьях Авачи, как раз на ту поляну, где ныне находится туристическая база Елизовского предприятия «Сокжой».
Первым делом мы поставили палатку, установили печь, наготовили дров для ночлега и, конечно, подались к горячим ключам.
Накупались вволю, нагрелись с запасом на несколько дней. Слишком некомфортно было после ванн сушиться и переодеваться на морозе тридцать градусов.
Избушку рядом с источниками тогда еще не построили. Посмотрели на икону Казанской Божией Матери, что была прибита к дереву вблизи ключей, бросили несколько монет в кружку для пожертвований.
Как оказалось позже, эту икону мы видели последний раз: через полгода здесь ее уже не было — кто-то утащил.
В первый же день, под вечер, по левому борту ущелья, на обдуваемых ветрами «лбах» увалов мы увидели стадо толсторогов. В это время был гон. Животные держались смешанными табунами, около одного самца находились три-четыре самки с потомством двух последних лет.
Это было удобно, так как за одну охоту можно было добыть сразу трех зверей и из их шкур впоследствии изготовить группу. Два-три дня охота не удавалась, затем запуржило. А когда вновь установилась хорошая погода, бараны сместились куда-то подальше.
ФОТО: SHUTTERSTOCK
Пришлось проводить разведку на противоположной стороне реки. Тут все было проще. Местность удобная, имелась возможность подходить к зверям с разных сторон. Так и поступили.
Петр пугнул животных, они вышли ко мне на расстояние уверенного выстрела.
Три-четыре выстрела — и взрослый самец, самка и сеголеток наши. Однако когда осмотрели добычу, то оказалось, что только шкура крупного самца пригодна для изготовления чучела. Сеголеток для этого был негоден: пуля, попав в кость, развернулась и на выходе вырвала громадный кусок шкуры, который двумя ладонями не прикроешь.
А самка, падая со скалы, зацепилась за острый выступ, и волос на одном боку ободрался. Для таких охот необходима специальная подготовка стрельбы, выбор более-менее пологого места и, пожалуй, оружия с такими патронами, которые не наносят трофею сильных повреждений.
Заключительным аккордом наших злоключений с добычей зверя для изготовления чучела стала традиционная охотничья привычка удалять определенные части тела самцов баранов, которые символизируют их «мужское» достоинство.
Что я и сделал первым делом после охоты, иначе из-за сильного запаха мясо, особенно в период гона, становится непригодным в пищу. Мы стащили добычу вниз, почти к самому лагерю, тщательно измерили по правилам, необходимым для таксидермических работ.
И в это то время прилетел мой будущий хороший знакомый и даже помощник в охоте на снежных баранов — Тимоновский ворон.
Он уселся на макушке близстоящей чозении и начал «уговаривать» нас поделиться добычей, демонстрируя весь диапазон звуков, свойственных этому виду и позаимствованных со стороны, — от обычного вороньего кар-кар до нежнейшего насвистывания почти угадываемой мелодии популярной песенки (либо наслушался от отдыхавших на горячих ключах туристов, либо «взял» в свой репертуар из приносимого ими радиоприемника).
Разделали мы свои трофеи. Свернули для заморозки шкуру, а изъятую у рогача достопримечательность забыли на бревне вместе с другими частями туши. Часть добычи унесли к табору и там перед переноской ее на вертолетную площадку немного передохнули, попили чаю. Вернулись минут через сорок.
Первое, что я увидел, — наш новый знакомый сидел на том же дереве и преспокойно «добивал» остатки самцового достоинства нашего трофея. Стрелять не стал — сам виноват, да и поздно уже было.
ФОТО: SHUTTERSTOCK
Интересно, почему ворон для своей трапезы выбрал именно эту часть барана, ведь рядом лежали другие куски мяса, освобожденные от шкуры, весом не больше того, что утащил ворон? Петро смеялся: гурман наш сосед, пищу, как медведь, любит с душком.
Действительно, птицам принято отказывать в наличии у них обоняния, по крайней мере в процессе поиска пропитания. Исследователи считают, что в основном они используют зрение. Лишь некоторым падальщикам «позволено» находить пищу по запаху — грифам, сипам. А может быть, все не так, и вороны «плевать хотели» на то, что им «позволяют» орнитологи?
Вот наш ворон унюхал и утащил что больше понравилось. Возможно, конечно и другое объяснение: иные куски мяса без шкуры прихватились морозом к коре валежины, и ворон не смог их оторвать.
В связи с этим случаем мне вспомнилась моя первая «иностранная» охота, которую в порядке служебных обязанностей пришлось организовать для иранского принца Абдора Резы Пехлеви в северных отрогах Тянь-Шаня.
Принц все время пытался найти возможность добыть архара, несмотря на объяснения, что именно в Джунгарском Ала-Тау этих зверей мало, а где они есть, туда невозможно попасть из-за напряженных взаимоотношений с Китаем.
Позже его повар объяснял своему коллеге из наших, что тестикулы архара для принца чуть ли не ритуальное лакомство, которое готовится каким-то особым образом. Может быть, и Тимоновский ворон что-то знал об особых гастрономических свойствах этого продукта?
Ведь не случайно он позднее стал моим проводником во время охот на снежного барана. Наверное, проникся…
С тех пор мне как-то неловко заходить в наш краеведческий музей, где «искалеченный» с моей помощью экспонат стоит укором моему былому пристрастию к некоторым охотничьим традициям.
А еще мне до сих пор неизвестно, почему эта деталь рогачей баранов пользуется таким вниманием у воронов и иранских принцев.
