Фото автора
Ночевали мы на Соколином острове. Впрочем, так ли называется остров на самом деле, трудно сказать, но то, что на нем есть Соколиная гора — это точно.
Здесь, на песках под обрывом, один из пляжей козьмодемьянцев, куда они переплывают на моторных лодках.
Над кручей шумят на волжских ветрах зеленоглазые сосны и падают за ними вереницей то тихие закаты, то закаты ало-синие, в тучевых буграх и венозных прожилках молний, колющих серую воду. И тогда бьет тяжело в берега волновой накат, все усиливаясь, плюясь пеной и негодуя, что идти уж некуда ему, так любящему простор.
Случается здесь, что оцепенелые от жары, совершенно безветренные дни сменяются ночами с пылающими звездами и ровным гулом ветра, который гнет чернобыл на острове. Дует он в направлении, совершено противоположном дневному. И так длится много неподвижно-жарких дней и ночей, тревожных от ветра и глухого ворчания волн в берегах.
Закидай
Но этот закат был тих. Волга дышала и шлепала сонной волной. С юго-запада шел легкий бриз. Мы сидели у вяло догорающего костра, ели уху и слушали Закидая. Петя Чудаков давно уже подмигивал мне, но не перебивал.
— Ну, а дальше было, мужики, совсем не смешно, — продолжал Закидай, не обращая внимания на его гримасы. — Набиваю кормушки, разматываю «кольцовку» и… Мать моя!.. Черви!.. Вы понимаете, мужики, червей на острове оставил! Это ведь не на сухопутной рыбалке на бережку, извиняюсь, пописать и под ближайшим кустиком червей забыть. Кустик можно и по запаху найти. А ты не косись, не косись, непьющий! Козел и тот пьет, хоть лечи его. И сигарет, бывает, не напасешься. Изо рта тянет бычок и рогом целит, если не дашь…
Отвлекся я… В общем, забыл я червей, ребята. А от бакена до острова, сами знаете, не километр, но немногим меньше. И если б на моторе, а то, извиняюсь, гороховым паром тянешь… У вас хоть распашные весла, а тут против волны запузыривай гребками. Доплыл, конечно. Весь в поту, руки отнимаются. Нашел червей… А-а, забыл сказать. Червей уже блудня какой-то затырил и шел, посвистывая. Стой! — говорю. — Лучше по хорошему остановись и отдай не свое, а то тебе до пенсии левой ногой в бане мыться придется!
Неделю мне потом фонарика не надо было, ребята… Но червей отстоял. Лег на берегу, радостный и довольный. Знаете ведь, как пишут в некоторых рассказах: радостный и довольный, он вернулся домой. Закурил я на ветерке, от солнца хмурюсь заплывающим глазом, а когда взглянул на воду, то увидел такую картину: лодка моя на волнах качается и, словно деловая женщина, спешит куда-то. Все бы хорошо, но меня-то в ней нет. Мать моя! Я прямо в одежде и устроил заплыв. А где-то рядом в кустах блудня скрежещет, словно коростель. Сочувствует, видимо, урод! Чем смеяться, лучше бы червей перед рыбалкой копал. Поймал я лодку, конечно. Ну, обратный путь, вы знаете… На месте, почти у бакена, якоря опустил, зарядил снасти, жду клева. Сижу опять радостный и довольный, курю, из носа дым клубится, на проезжающую моторку любуюсь, чтоб ей перевернуться! (надо ведь обязательно выпендриться перед рыболовом в «резинке», волной подтыкнуть!) Ну ладно, все равно хорошо: ветерок поддувает, шипит… так это ж моя лодка шипит!.. Полундра!.. Режу якоря, режу шнуры кормушек вместе с «кольцовками». Ну, обратный путь, вы знаете… Только в этот раз все немножко быстрее было. Когда на берег вылез, смотрю, блудня в кустах крестится. Ему, наверное, показалось, что это отдельно взятый девятый вал на него надвигается с неимоверной силой или черт водяной в пене мослается.
Лодку затянуть на берег не было сил, ребята. Чалю ее за шнур и падаю на песок. Если и утонет, то волоком на веревке достану. Не «Титаник» ведь. В общем, целых полчаса глаза пузырями лезут, из кормы дым валит гороховый, а воздуха все не хватает. Экология не та, конечно… Отдышался наконец и смотрю на лодку. Пора бы потонуть ей, раз шипела, как теща после получки. Но нет, качается на волнах. А тут опять как раз «Казанка» прошпундыряла неподалеку, чтоб ей перевернуться кверху булями! Лезу в воду, наклоняюсь к лодке, а у нее под днищем эдак: ш-шы, з-зу… как будто из прокола травит. Едва тварь бензиновая прошмыгнула мимо, все стихло… Зря, видимо, я с якорей снимался, троса резал. Ложная тревога вышла. А из кустов блудня скалится сочувственно и тоже заплывает глазами. Ему две недели фонарик не потребуется.
Так что законы физики надо знать, ребята. В реке не только бутылки плавают, звуки тоже распространяются, бурыляют, гады. Вибрация, мужики, — убежденно завершает свой рассказ Закидай и задумчиво ворошит угли затухающего костра.
Над Волгой темнеет небо. В него робко тычутся первые звезды, становятся ярче и проявляются уже россыпью мерцающих точек. Пахнет теплой водой и рыбой, и никак не утихнет звон от долгого дружного смеха. Тишина вздрагивает, пугается, а затем все стихает на мгновение. Но опять взвивается смех, и над Волгой слышится далеко: «Закида-а-й! Глаз опухнет!»
На кольцовки
Утро тихое и прозрачное. Солнце золотит легкую облачную взвесь. Просторно и широко вокруг. Это ощущение простора создается громадами холмов противоположного берега, далью туманного горизонта, где сходятся волжские берега. В темной воде спит высокое небо.
Мы с Петей Чудаковым якоримся недалеко от бакена. Закидай экономит на якорном тросе: привязывается прямо к бакену, а с кормы швыряет врастяжку тяжелый булыжник, чуть ли не с пуд. Бух!
— Ты, Закидай, лучше бы сразу бетонную сваю привязал, — ворчит Петя.
— А вот поглядим, когда течение дадут, что замурлыкаете. У вас якоря, что ли? Ими только щурят белопузых багрить! — скалится Закидай.
Разбираемся в своем хозяйстве: набиваем кормушки, раскладываем подсачек, готовим снасти, вешаем за борт садок, хоть и, тьфу-тьфу, плохая примета — мочить его заранее, без рыбы.
Закидай чего-то притих. Лежит в лодке, а над ним дым клубится. Видимо, задумался, ожидая течение. Петя, высунув язык, манит кого-то в глубине тяжелой мормышкой с мочкой «навозников». Выше мормышки у него, хитреца, поводочек привязан с еще одной малюсенькой мормышкой, а на крючке опарыш белеет. Вода пока неподвижна, самое время зимнюю ловлю вспомнить.
Наконец дали течение. Готовим снасти. Забрасываем кормушки с кашей и жмыхом. Из кормушек торчат веточки свежего укропа. Бывает, иногда манит запах свежей зелени избалованную рыбу, может быть, своей необычностью и пикантностью. На шнуры кормушек через прорези надеваем тяжелые кольца. В отверстиях колец свободно ходит основная леска. А за кольцами вьются на течении длинные подлески с поводочками и крючками. В самой струе, в крупицах теплой каши и жмыха, в аромате укропа и подсолнечника играют крючки с червями и опарышами. А наверху, в лодке, установлены почти вертикально бортовые удочки с жесткими не по-зимнему кивками-сторожками. На них, подрагивающих в такт волне и быстрым струям, подвешены маленькие, но звонкие колокольчики.
Все… Снасти установлены. Полулежим в тесной лодке, упираясь ногами друг в друга, и смотрим зачарованно на сторожки. Течение, ускоряясь, начинает чуть разворачивать нашу лодку, и тогда уже лески «кольцовок» начинают опасно сближаться. Зацепы в таком положении неминуемы, и мы подтягиваем один якорный трос. Лодка выравнивается. Так держать…
Не проходит и десяти минут, а Закидай уже взмахивает подсачеком. «Взял! — кричит. — Нет…» — уже в отчаянии. Крупный подлещик, блеснув золотом, шарахается от подсачека и уходит, всплеснувшись на поверхности.
— Надо было снизу подводить, — лениво советует Петя.
— Снизу-снизу, сам знаю, да вот не утерпел, хотел быстрее. Давно не ловил, — оправдывается Закидай в горечи.
Мы понимаем его.
Тук-тук, триньк, дзинь! — дергается сторожок у Пети. Оп! Товарищ подсекает и, бросив удильник, осторожно подтягивает рыбину за леску. Лещ! Больше килограмма. Он тяжело заплескался в широком волжском садке, изумленно утыкаясь в сетку и покрываясь алыми каплями. Выперло, видимо, перепадом давления. Поднимаю его в садке и любуюсь рыбиной. Хорош! А Петя тычет меня.
— Хватит, сглазишь! Клевать не будет!
А мне и некогда ему возражать. Сторожок моей «кольцовки» резко выпрямляется и, снова согнувшись, бьется уже нервно и сильно. Колокольчик заходится звоном. В руке елозит леска, ставшая неподатливой и упругой. Где-то в глубине виснет на ней тяжелая рыбина, ворочаясь на течении упрямо и несогласно. Медленно подтягиваю ее, а Петя готовит подсачек. Взял! Еще один лещ. Ну, чуть поменьше, пусть и подлещик, но золотист и темен по-матерому, может быть, потому, что с глубины поднят. Это уже не прибрежный серебристый подлещик-дощечка.
Так и ловим. То Закидай, то Петя, то я нет-нет да и поддернем подлещика, изредка и язик ударит по насадке с налета, заставляя бренчать колокольчик и трястись удильник в лодке. А в самый разгар лова к нам подрулила моторка.
— Как дела, мужики?
— Да ничего, теребит немного.
— Больше пяти не переловили?
Э-э, видать рыбнадзор пожаловал… А они — сразу к Закидаю. Хоть и не ГИМС, а грозят штрафом за то, что к бакену привязался. Закидай долго разглядывал их удостоверения, а потом взвился:
— Господа, тьфу, товарищи, то есть ребята, так я в минуту переставлюсь! Мне, едрит через коромысло, только друзьям конец подать и причалюсь за милую душу, а бакен мне ваш что собаке пятая нога! — и сыплет своими деревенскими прибаутками с сочным матерком. А там и анекдоты посыпались. Отъезжали служивые, махнув на прощание рукой и пожелав удачи. О пяти кило нормы и не вспоминали. Тоже ведь люди. К тому же и день выходной.
