Как-то в конце октября мой коллега Володя Лебедев говорит:
– Тебя начальник вызывает.
– На ковер или половик? – спрашиваю.
Это у нас шутка такая была. Если на половик – к начальнику отдела, дяде Грише.
Если на ковер – к зам. начальника Главка Круторогову.
Потому как у дяди Гриши под ногами мотался дважды перегнутый, затертый кусок ковровой дорожки, а у Круторогова – ковер в полкабинета. – На ковер, – ответил Володя, и я поспешил к Николаю Федоровичу.
Вот что сказал он мне.
– Твое сентябрьское путешествие спишем в архив. Собирайся в Кандалакшу на разведку. Там, на месте, с охотоведами промхоза свяжешься вместе подыщите базу для отлова глухарей и тетеревов.
И не тяни, чтобы через два дня тебя в Главке не было.
Спустя три дня я находился в Кандалакше, северном городке, что у Белого моря пристроился. На сопках снег лежит, пасмурно, сыро, ветер холодный. Вышел из конторы промхоза размяться, пошел в сторону порта, а в воздухе возле пирсов какие-то знакомые птицы кружат стаей, штук эдак пятнадцать. Над портальными кранами покрутились и спокойно на один из них уселись.
Присмотрелся я и чуть не споткнулся. Да это же тетерева – тринадцать косачей. Пока я их считал и рассматривал, они через пару минут снялись и к сопкам полетели. А Аркадий, главный охотовед, только что убеждал меня в конторе, что у них в этом году с боровой птицей очень плохо. Вернулся в промхоз, рассказал ему, что видел, а он смеется.
– И это все? Вот если бы полсотни прилетело, это да. А так всего-то чуть больше
десятка.
– Ну, хорошо, – согласился я, так где-то на территории промхоза есть же боровая дичь.
– Ты лучше собирайся и место заранее выбери понадежнее. Не мне тебя учить, что здесь делать.
В конце концов решили ехать в Зареченск, в поселок на самой границе с Карелией. Встретил нас там Колька, старый знакомец Аркадия, и местный житель, штатный охотник промхоза. Вечером договорились, как и куда пускаться в поиски, и на следующий день, усевшись в мотоцикл с коляской, тронулись в надежде на Колькины палестины, в которых он три года не бывал.
Выехали по обледенелой дороге, проехали километров пятнадцать, а потом по едва заметной лесной дорожке свернули к ближайшей вырубке. Проехали, запинаясь о пеньки, еще с полчаса и встали у трех елок на вырубке, которой конца и края не было видно.
– Ну надо же, никак места узнать не могу. Охотился тут двадцать лет, а за последние три года так постригли, что понять ничего невозможно. Давайте ночевать. Уродовать мотоцикл по пенькам больше не буду. Не казенный. Да уж потемки начинаются. День-то ныне, как заячий хвост.
– Давайте спать, – предложил я, – не замерзнем. Одеты тепло.
В полудреме провели ночь. За ночь снежок упал еще, и Колька решил оставить мотоцикл в елочках, а самим дальше путешествовать пешком. Почесал я затылок, а сам думаю: ну и достанется же мне.
Одет тепло: валенки, штаны теплые, телогрейка, полушубок, ружье и тридцать патронов. Да еще армейский карабин и к нему семьдесят патронов. На патроны я всегда жадный и не устоял, набрал их на складе целые карманы. Когда Аркадий дал мне карабин, я справился начет патронов.
фото: Семина Михаила
– А ты иди на склад, там по три копейки штука, сколько хочешь, любых наберешь.
Кладовщик показал мне свои богатства, при виде которых я охнул, задрожал, как легавая собака над дичью. Горы цинков лежали: бронебойные, бронебойно-зажигательные, обычные, трассирующие. Глаза у меня разбежались:
– Мне вот этих три обоймы, вот тех две и вон там еще красивых. – Брал, брал, аж карманы отвисли, и всего-то на два рубля и десять копеек такого счастья. Потом, к своей нынешней досаде, капканы второй номер увидел, и очень они мне понравились. – Можно мне купить их дюжину?
– Бери, – ответствовал хозяин сокровищ. – Шестьдесят копеек штука.
И теперь они лежали у меня в рюкзаке. Спальник пришлось оставить в мотоцикле. И тронулись мы в путь-дорогу. Леса нет, одни пеньки торчат до самого горизонта. К середине дня на лице нашего проводника появилось смущение.
– Место узнать не могу. Три года назад лес стоял кругом, охотился я здесь. И глухаря, и рябчиков до чертиков было. Хоть бы к вечеру до леса дойти.
Посидели, снег пососали, чтобы губы смочить, и дальше пошли по стриженым буграм. Вверх, вниз, опять вверх, вниз, и так час за часом, километр за километром. Плечи болят, ноги ноют, лямки режут. Тянусь за ребятами, а им-то что.
По карабинчику, по паре обойм, а в рюкзаках по буханке хлеба мерзлого, по две банки тушенки и сгущенка, по котелку и топору. А у меня еще и ружье, и патроны, и капканы… Ко всему прочему еще пол-литра спирта, сахар, чай и прочее.
Тут-то стал я свою запасливость-жадность проклинать, после обеда, которого не было, начал от ребят отставать. Колька бежит, торопится, с местом хочет определиться, никак бритые пригорки узнать не может, да еще приговаривает:
– Лишь бы избушка была цела, лишь бы избушка была цела.
– Да что с ней сделается? – говорю. – Старая она, что ли?
– Избушка-то не старая, да среди лесорубов придурков сколько хочешь. Сожгут, и придется опять звезды ночью считать.
Мне хоть и жарко было в тот момент, но я поежился. Морозец-то под вечер собирался покрепче вчерашнего. Слава тебе, господи, к трем часам дня лес показался, и через час мы уже лесными пригорками скреблись.
Ребята идут, как лоси, втянутые охотники… Я уже со счета сбился, сколько этих пригорков преодолел и все же догнал ребят. Колька опять приговаривает свое про избушку. Как только в лес вошли, он сразу определился, и я его спрашиваю:
– Далеко еще до избушки?
– Да нет, километра два, два с половиной будет. Лишь бы избушка была цела.
В сумерках подошли к тому месту, где должна быть избушка. Цела избушка и стоит в распрекрасном месте. Рядом озеро круглое, как блюдце, лесом окружено и сопками, а берега плоские: песок с галькой, льдом покрыто, снегом припорошено. Размером избушка приличная, не меньше как пять на шесть метров, высокая и еще крепкая.
Дверь не заперта, окон нет, трубы нет, пола и потолка нет, но крыша плотно дранкой покрыта и волоковое оконце недалеко от двери виднеется: пропил в одно бревнышко, в треть метра длиной. Забрались мы в этот рай, смотрим – очаг из мелких валунов оборудован, рядом лежанка, а на ней лосиная шкура лежит шерстью вверх.
фото: fotolia.com
Ни стола, ни лавок, все чисто кругом: гуляй, бегай, грейся. Разожгли очаг, и изба дымом наполнилась. Выскочили мы, и дверь захлопнули. Спустя минут десять избушка до упора дыму набрала, а потом сочиться он начал в волоковое оконце. А еще через десять минут потянуло оттуда, как из заправской трубы.
Дверь мы приоткрыли и смотрим – дым только вполовину избушки плавает, а на коленках по полу можно безопасно ползать. Внизу дыма нет. Минут через сорок, уже чуть согнувшись, ходить можно было. Разобрались. От очага тепло идет, на ночь сухих дров заготовили. Чем лучше огонь горит, тем выше дым поднимается и выходит, конечно, в оконце.
Про стены и говорить нечего, не дотронешься: сажа сажей, палец не ототрешь. Однако ночью гораздо теплей было, чем под открытым небом, и выспались мы хорошо. Но надо собираться, угодья смотреть на предмет тетеревов-глухарей. Позавтракали и разошлись примерно в одном направлении, метров через двести–триста.
Я опять карабин через плечо повесил, а перед этим обойму в магазин загнал. В руки старую верную тулочку – и пошел упражняться по сопкам. Заря началась. Камни, валуны огромные, лес сосновый, редковатый, с проплешинами, на которых кое-где березки с осинами растут, да низкий ивняк, лосями постриженный.
Поднимаюсь по увалам на сопочку, прошел-то совсем немного, но что-то остановило меня.
Присмотрелся, будто лось стоит на валуне, как памятник, и всего-то метров сорок. Смотрю и глазам не верю, может, наваждение или мираж какой-то. Кладу на снег ружье, стягиваю с плеча карабин, снимаю предохранитель и, выцелив в основание хвоста, чтобы мясо не попортить, стреляю. Передернул затвор, а зверь стоит не шелохнувшись.
Прицеливаюсь в то же место, и опять грохочет выстрел. Силуэт зверя исчезает совершенно бесшумно. Господи, думаю, почудилось, и не лось это вовсе, а воображение сыграло. Иду к тому громадному валуну, на котором как будто стоял лось. Подхожу.
Да нет. Не призрак это, а зверь, вот и следы свежие на пороше отпечатаны. Немного по следам уходящим прошел. Лось от меня медленными шагами уходил, а потом спустился в ложбинку и встал. Добил я его, тут и Аркадий с Колькой подошли, услышав мою стрельбу.
Ну что делать будем? – спрашиваю.
– Чего, чего, разделывать, вот чего. Вы тут с Колькой шевелитесь, я пойду посмотрю, может, еще удастся добыть. За одним вездеход промхозовский невыгодно посылать. Да и птицу надо посмотреть. И, закинув карабин на плечо, Аркадий ушел.
Дело для нас с промысловиком было знакомое. Разделали лося за полчаса, забрали грудинку, вырезку и печень и вернулись в избушку. Там расшевелили каменку, повесили котелки и вечером устроили пир горой, на что истратили оставшийся спирт. Как стемнело, вернулся Аркадий, и мы втроем отдали честь охотничьему трофею.
А потом решили попугать местную тишину. Достал я обоймы с трассерами, зарядил карабин, вышли на берег озера и начали желтые звездочки пускать в сторону близлежащих сопок. Натешившись, расстреляв три обоймы, пошли спать уже на двух лосиных шкурах. Следующий день провели в поисках боровой птицы и ни одной не увидели. Не лес, а пустыня.
– Золотые глухариные места вырубили, вычистили, а теперь где их искать, – заявил наш проводник. – Лучше этих мест в округе не было. Глухарей было, как мух в июле, а рябчиков, как мошки, и тетеревов по окрайкам хватало, а теперь сами видите – лесу-то нет. Какие же вам глухари…
Переночевали еще разок и, слегка прихватив мяска и бросив капканы, отправились в обратный путь. Опять пустышку вытянул, подумал я про себя. Кисло об этом писать в отчете по командировке.
