Я вернулся из командировки, против ожидания, раньше, в субботу вечером, так что в воскресенье можно было и на охоту рвануть, к чему я и стремился, подгоняя дела; охот-то этих зимних всего десять за сезон, совсем гайки закрутили. Уезжая, чтобы не обнадеживать своих, — а вдруг не успею? — сказал, что меня не будет, и там, конечно, все места в машинах заняты. Оставалось идти одному, примкнуть к кому-нибудь на автовокзале либо обзвонить знакомых охотников из других коллективов, глядишь, где-нибудь да найдется местечко. Так я и сделал.
фото: Мельника Александра
Соплаватель по экспедициям, радиоинженер Виталий Васильевич, сказал, что они выезжают не на его машине, поломалась, а рейсовым автобусом, втроем и самотопом тралят Багеровские виноградники, ну а дальше видно будет, как повернется дело.
— Хочешь, присоединяйся, — пригласил он, — сбор к семи, сейчас поздно светает, куда торопиться?
Отлично, это меня устраивало во всех отношениях: во-первых, автостанция в двух шагах, во-вторых, давненько я не был в тамошних виноградниках, в-третьих, если перевалить Митридатский хребет, можно подвалить к Андреевскому ставку, а в его долине в бурьянах зайчишки всегда водились, если, конечно, кто не опередит, а оттуда рукой подать до трассы Керчь — Феодосия, и на попутке или рейсовом вернуться домой.
— Ладно, — ответил я, — а где сбор, на автостанции?
— Да, на стоянке Багеровского. Выйдем на остановке возле школы и через пахоту в виноградники.
За время плаваний у меня выработался рефлекс подыматься в точно назначенное время, минут за пять до будильника, да я им почти и не пользуюсь, разве если слишком устал или чрезмерно поздно лег. Так и в этот раз: подъем, дежурная яишенка, кофеек, сидорок с собой, взгляд в окно — асфальт блестит в свете фонарей, стало быть, надеваем резиновые сапоги. Ружье, патронташ.
Через пять минут я на автовокзале. Из тени бетонного козырька ко мне подходит Виталий. Давненько мы с ним не виделись: то я в морях, то он. Рядом двое: один невысокий, полноватый, в шапке-ушанке, закутанный в брезентуху, еще больше толстящую его, улыбнулся, называясь, протягивает руку; другой почти такого же роста, но из-за худобы, острого носа, тонких губ и подтянутой, пригнанной одежды, самодельных, по ноге, ичиг, кажется выше чем есть, знакомлюсь и с ним.
Холодноватый блеск глаз с прищуром, ну-ну, тоже, мол, охотничек вялое, равнодушное пожатие…
Полчаса езды, и мы выходим налево от трассы в сторону белеющей в конце улицы школы и тут же направо в первый переулок, через дворы нескольких домов.
Жиденькая придорожная лесополоска, превращенная в свалку, и аккуратный прямоугольник пашни; я знаю, за ней еще один такой же квадрат пахоты и опять лесополоса из гледичий и акаций, а там и виноградники.
Еще не так и светло, вдобавок после прошедшего дождика на черноте неборонованной пашни вряд ли удастся разглядеть вскок зайца, а разглядишь, так он тут же в борозду свалится и уйдет. Ну да ладно, все это мысли, мы не сильно и ожидаем поднять его почти в поселке.
фото: Игнатова Валентина
Растягиваемся. Виталий, старший в этой группе, все его называют по имени-отчеству, он же нас запросто по именам, идет правым краем по целине на обочине лесополосы, а мы месим чернозем.
Отхожу дальше всех на левый край, все ж таки я к ним напросился, да и чтобы показать, что волочить ноги по пахоте, с пудами грязи на сапогах, для меня если и не yдовольствие, то по крайней мере и не тягость.
Как и ожидалось, на пахоте ничего нет. Да и как ему там быть, у зайчишки тоже ведь лапы свои, не казенные, и ему, так же, как и нам, ох как тяжко передвигаться по липнущей на лапы земле.
Сколько раз приходилось видеть: бежит такой бедолага по пахоте, жизнь все-таки свою спасает, и кажется, что это никаких трудов ему не составляет, но вдруг остановится, почувствовав, что пока оторвался от опасности, сядет на задние лапы, а передними друг о друга с такой частотой замолотит, отряхивая грязь, что вместо лап сплошное мелькание.
Тоже не сладко, волков в Крыму нет, а лиса как сядет на хвост, попробуй удери по такой погоде!
Искать, конечно, надо в бурьянах, в виноградниках, в саду. Они хоть и вспаханы, но только в междурядьях, а по рядам таким бурьяном заросли! Ну слава Богу, как скучное дежурство отбыли, прошли обе пахоты и вышли в виноградник.
Виноградник! А куда ж он делся? Насколько хватает взгляда, перед нами поле какого-то побоища: вкривь и вкось торчат целые и поломанные бетонные столбики опор, немало их и на земле, да это бы еще ничего, но проволока-то с них не снята, запутаться ничего не стоит.
Мы ж идем — не под ноги смотрим, а метров на двадцать-тридцать вперед, да еще и во все стороны.
— Я еще в автобусе обратил внимание, — говорит Виталий, — что кроме нас только одна группа, и они почему-то дальше поехали. Подумал, все зайцы наши, а оно вон как, значит и здесь с алкоголем поборолись. Молодцы, ломать не строить, видать, все планы перевыполнили, а вино теперь алжирское пьем.
— Нет, не все, — вступает в разговор Худощавый, показывая рукой вперед. Солнца хоть и нет, но все же рассвело достаточно, и на горизонте виднеется полоса, где в борьбу с зеленым змием вступят, видимо, попозже.
— А заяц-то есть, — рассматривая что-то на земле, обращается к нам Толстяк. На обочине, на гладко укатанной дороге и после дождика отмякшей, четко отпечатан след, ведущий в эти дебри, в «бороду» перевитых проволокой виноградных стеблей.
фото: Мухамедшина Рафаэля
— Может, попробуем по проездам, — предлагаю я, — на всех виноградниках они оставляются метров через сто для машин, вывозящих виноград.
— Делать нечего, попробуем, — соглашается Виталий.
Расходимся, охватывая полполя, многовато на четверых, но по-иному не продраться, и начинаем идти к еще целому винограднику. Не знаю, доводилось ли кому охотиться в таких условиях?
Сверху, от уровня груди, видно все, но ниже… Заяц в этих искусственных крепях был, но вместо выстрелов только и доносились разные нехорошие слова.
Стрелять надо было мгновенно, но без всякого упреждения, иначе заяц тут же исчезал в чертоломе. Запутавшись в собственном плаще и в винограде, грохается на землю Толстяк, забив стволы землей. Хорошо еще не выстрелил…
А из виноградника, к которому мы продвигаемся, уже доносятся будоражащие душу дуплеты.
— Да мы зайца-то на них гоним, чего ж не стрелять, — Виталий позвал меня, а я остальных, — вы-хо-о-о-ди-и!
Обескураженные, мы собрались на дороге около лесополосы, рассуждая, что ж предпринять, пока охота не испорчена окончательно. Виталий, сидя на пеньке, переобувался, а я, стоя к нему спиной, смотрел в сторону сохранившихся виноградников, едва ли не вздрагивая от раздававшихся там выстрелов.
А ведь там могли быть мы… Худощавый и Толстяк смотрели на Виталия, ожидая, когда он переобуется и что предпримет.
И тут я заметил, что прямо вдоль лесополосы, по дороге, во весь опор несется заяц, он должен был проскочить в паре метров от нас. Переключив на него все внимание и подняв ружье, я тихо говорю: «На нас прет заяц!»
Вот он уж метрах в тридцати, пора, я стреляю, и заяц, кувыркнувшись через голову, остается лежать на обочине. Я любуюсь чисто взятым, нетрудным, в общем-то, зайцем, гордясь в душе собой. Почин положен, куда теперь спешить?
Но к зайцу, перехватывая ружье и торопливо перебирая ичигами, поспешает Худощавый, он наклоняется и начинает его увязывать.
Я сперва наивно подумал, что он хочет подать его мне. Ничего не понимаю.
В голове проносятся мысли: как же так, ведь, вне всяких сомнений, я увидел его первым, и любому другому стрелять можно только после того, если я промажу из обоих стволов, а если и стреляли одновременно, все равно заяц должен быть моим. Кто его просил помогать!?
Но случилось то, что случилось; объяснять взрослому дяде, что такой выстрел — все равно что заяц, взятый из под чужой собаки…
Позже, разговаривая с Виталием, я сказал ему об этом. Он согласился: «Да, нехорошо получилось. Мне б надо было вмешаться, но не ожидал я и настолько обалдел, что речи лишился, ты уж прости!»
Виталия я, конечно, простил, что говорить, и сам онемел, честно говоря. Человек этот, по моим понятиям, был не охотник, в нашей компании такого бы никогда не случилось. И вспомнилась мне другая охота.
фото: Семина Михаила
… Я взял первого своего соболя, не веря сам себе, что вот смог поймать этого драгоценного и хитрого зверька, и, вздымая снег, ринулся к ловушке, чтоб скорей, словно он мог убежать, взять в руки это пушистое чудо, насладиться ощущением, что он в самом деле есть, что не померещилось это мне!
— Сто-о-ой, — остановил меня рык Алексея, — стой! — Я замер, не понимая, что случилось.
Алексей плюхнулся на валежину, показал мне рукой — садись.
— Да что ж ты делаешь, он же теперь никуда не уйдет, соболя у тебя еще будут, а первого никогда. Ты походи вокруг, посмотри, как он бежал, откуда, что делал, а на него только посматривай, на снег, на деревья вокруг, воздух нюхай, он же удачей пахнет. Первым Соболем!
Копи в сердце радость, постепенненько подходи, посмотри издали, как он висит, как на мехе снежок-то искрится, переливается на свету. Представь, как он ляжет на плечи жене. У меня ж тут телевизора нет, поговорить не с кем, вот я ими и любуюсь, представляю, какую радость доставит он будущей своей владелице, а ведь эту радость я принес. Я, охотник.
… Я и того человека простил: ну не охотник он, не охотник, хотя стрелять, видимо, и умеет. Но с тех пор в чужих компаниях не охочусь.
