Фото Михаила Волкова
На Белое озеро мы почему-то решили ехать через Рыбинск, а далее на Ярославль и Вологду. Поплутав в Рыбинске, выехали наконец на шоссе, если его можно таковым назвать. И здесь все вспомнили лекцию Великого комбинатора в Васюках, где он заявил, что сообщение с Венерой сделается таким же легким, как переезд из Рыбинска в Ярославль. Можно в этом случае только посочувствовать инопланетянам.
Путь снегоходу прервал торос. Надолбы льда были не менее пяти метров. Перемахнуть их не представлялось возможным. С разведки вернулся Анатолий Федорович и к нашему удовольствию сказал:
— Тама можно проскочить.
Приказав нам крепче держаться в прицепленной к снегоходу телеге и встав на ноги, словно в стремя коня, он, набрав скорость, устремился в узкий коридорчик между торосов. Телегу сильно тряхнуло, и мы, пролетев над метровой полоской воды, очутились на противоположной стороне тороса.
Белое озеро. Солнце еще не взошло, но уже рассвело. Горизонта не видно, белая даль льда сливается с небом. Мы мчимся к Снетковому заливу, что на противоположном от Белозерска берегу. Наконец появляется диск солнца и проступает черта берега.
Рыба напрочь отказывалась брать, поэтому приходилось переезжать в поисках новых мест. В очередной раз остановку сделали возле местного рыболова.
— Как клев, — спросили мы.
— Да пошто, нету клева-то, — отвечал он, — надысь окушка-то хорошо помал. Чуть донес, лямки все оборвал. Но баба-то довольна была.
Рассказывая, он не переставал махать незатейливой снастью, вырезанной, очевидно, из можжевельника.
— А ловите на что?
Он охотно вытащил из-подо льда снасть. Нашему взору предстала длинная жестяная блесна со впаянным крючком. Не иначе, вырезана она была из консервной банки. На крючке висел червяк. «Да, здесь еще остался патриархальный уклад», — мелькнуло у меня в голове.
К полудню клев немного оживился. Я почувствовал несильный тычок в руку и вытащил судачка граммов на триста, объявив в восторге:
— Судак.
Стоявший рядом Анатолий Федорович с пренебрежением сказал:
— Юрок.
Вообще, местные смотрят на любительскую ловлю снисходительно, как на некую причуду городских, и почти не берут удочек в руки. Рыбалка для них — это насущный труд.
В начале девяностых Белое озеро поделили на квадраты и отдали их рыбакам в аренду. Тогда все решили, что добыча рыбы — лучший бизнес. Многие белозерцы занялись им. Намерения были благими, но известно, куда устлана ими дорога.
Намучившись в зимний день на льду, выбирая рыбу из сетей — труд, поверьте, почище лесоповала — рыбаки возвращаются в город. Здесь их встречает хорошо организованная бригада из представителей власти: рыбнадзор, налоговый инспектор, лицензированный перекупщик рыбы и бог весть кто еще. За килограмм леща рыбаку дают десять рублей, окуня — двадцать. На затесавшегося в партию рыбы юрка накладывают штраф. Крупного судака и налима лучше подарить начальству, тогда часть рыбы можно закоптить самому и продать на рынке в Череповце. А как хорош белозерский лещ горячего копчения! Лучше угря.
Белое озеро своеобразно. Глубина его одинакова на всей акватории и не превышает шести метров. По берегам прорыты каналы, надобность которых прежде меня удивляла. Разъясняется же все просто. Озеро сурово, здесь случаются штормы, крушащие лесовозы и сухогрузы. Причина в высокой, отличной от морской, частоте волны, обрушивающих тяжелую взмученную воду на борт забредшего в пучину судна. Вот и обходят суда по водным путям системы Беломорканала это неспокойное, суровое озеро.
Мы опять переехали на новое место. День перевалил на вечер, а от бесклевья накопилась усталость, хотелось домой, тем более что предстоял еще непростой, в двадцать километров, путь к берегу.
Оставался бодрым только Андреев.
— Попробуем здесь, — сказал он и метрах в пяти от снегохода пробурил лунку.
Утратив всякие желания, мы решили не покидать снегоход и равнодушно следили за действиями нашего энергичного товарища. Спустя минуту он что-то подсек и, вскочив с ящика, начал вываживать рыбу. Затем опустился на колени к лунке и запустил в нее руку. Через минуту, встав, заявил:
— Хороший был судак.
Мы не поверили ему.
— Николай Алексеевич, тебе показалось, кончай, поехали уже. Завтра еще день, — сказал Стефанович.
Но тот, не слушая нас, опустил снасть и через минуту вытащил полуторакилограммового судака. Мы переглянулись в недоумении и одновременно, как по команде, выскочили на лед.
Что здесь началось. Окуни, иногда килограммовые, и неплохие судачки клевали попеременно. Блесна едва натягивала леску, как следовали удар судака или кошачье царапанье окуня. Если вдруг минуту не было поклевки, мы высверливали рядом новые лунки, и клев продолжался. Вернее, это был настоящий жор, тот самый, на который мечтает попасть каждый рыбак. Иногда на крючок садилась полукилограммовая плотва.
— Вот это плотва, — восторженно и удивленно восклицал я.
— Какая плотва, сорога это, — поправлял Анатолий Федорович.
«А это что-то серьезное», — подумал я, почувствовав сильное сопротивление рыбы.
В лунке показался лещ, который с трудом протискивался в узкое горло. Это был килограммовый красавец серебристо-белого цвета, какие бывают только на Белом озере.
Бросив удочку, я вновь забурился и краем глаза увидел, как моя снасть ползет к краю лунки, там-то я и поймал ее. Это было поразительно: хищник клевал на неподвижную блесну.
— Борис, помоги, — внезапно выпалил Стефанович. Он растеряно стоял над лункой с натянутой леской, не зная, что предпринять. Скинув куртку, я опустил руку в лунку, пытаясь нащупать что-либо под почти метровым льдом. Кончики пальцев ощутили голову рыбы, она стояла горизонтально, предотвращая всякую возможность завести себя в лунку. Но мне все-таки удалось ухватить ее за что-то, и через мгновение крупная щука билась на льду. Первое, что бросилось в глаза, продольные желтые полосы на темно-зеленом теле, а не крапинки, которые бывают у щук средней полосы.
Поздно вечером на пляже Белозерска мы загружали снегоход на бортовой УАЗик. За день солнце серьезно изменило обстановку на озере. Увеличилась закраина и появились промоины. Завтрашний выезд на рыбалку был под вопросом.
Между тем, местные рыбаки также возвращались домой с озера. Один из них лихо вышагивал прямо к образовавшейся промоине. Мы заорали:
— Стой, там вода.
Но он уже по пояс плюхнулся в полынью, а выйдя на берег, сел на ящик, разделся и стал выжимать одежду. Тем временем новый «камикадзе» направился к той же промоине и очутился в ней.
— Ты что, не видел воды, что ли, — спросили мы у незадачливого рыбака.
— Пошто не видел, видел, — лукаво щурясь, отвечал он.
— Так что же тогда?
— Что же. Известное дело. Баба-то, поди, бутылочку поставит. Раз провалился, надо-то мужика пожалеть.
И это правда, кто же, как не жена, пожалеет мужа-рыбака, отправит в баньку погреться, да еще и ушицы сварит, такой, которой нигде нет в мире.
