Поглаживаю легаша за ушами. Ему это нравится, он вытягивает шею и, блаженствуя, приподнимает голову.
Фото haroldmeerveld/flickr.com (CC BY 2.0)
Стоит мне убрать руку, как легаш тут же поворачивается ко мне, вопросительно смотрит и начинает недоуменно и почти умоляюще поскуливать, тем самым выражая свои чувства.
Похоже, именно в такие минуты безмятежного блаженства мы оба обретаем душевное спокойствие, что так нам необходимо. И мне, уже давно немолодому, и ему, почти догнавшему меня по возрасту.
Мы с ним очень похожи характерами, если такое вообще возможно, поступками, поведением. Оба неровные, импульсивные, обоих иногда просто привязывать надо. Оба бываем ленивыми, но только не в том, что касается охоты.
Когда одиннадцать лет назад мне представилась возможность выбора щенка, и я присел над огромной картонной коробкой, он просто тяпнул меня за палец, сразу показав свой характер. В коробке находилось шесть крохотных, по три недельки от роду, щеночков-курцхаарчиков. Выбирать предстояло только из трех, которых хозяйка отгородила рукой.
Я, присев, незаметно для себя опустил руку внутрь коробки и получил то, что получил. Заметив, что один из щенков хватил меня за палец, хозяйка, улыбнувшись, сказала: «Это он вас выбрал». На том и порешили.
У меня закончилась командировка, и в ту же ночь я бережно вытаскивал спящего Аланчика из-за пазухи, переступив порог своей квартиры.
Вырос Алан на удивление послушным. И не только на охоте, а и в быту тоже. Я очень редко использую поводок на прогулках с ним, разве что в критические дни в округе, когда природа напоминает ему о том, что он кобель. Выпущенный однажды на прогулку, он может удрать со двора и сутками болтаться в поисках, только ему одному понятных приключений. И хорошо, если вернется сам, потрепанный и подвывающий от боли, с располосованной нижней губой, прокушенным ухом и ушибленной лапой, как это было не раз. А потом сутки будет отлеживаться, едва живой, жалкий, с обработанными йодом или зеленкой ранами, напичканный антибиотиками. Будет прятать глаза, искать угол, куда бы укрыться, словно винясь, а может, и вправду стыдясь содеянного. Но, отлежавшись, он все равно будет опять бегать к двери и проситься на улицу.
На прогулках он будет стараться вырваться с поводка, а вернувшись, забежит в спальню и лизнет в лицо проснувшуюся внучку.
Если я вдруг повышаю голос или даже просто возбужденно о чем-то рассказываю, он жмется к хозяйке, словно ищет у нее защиты. Но стоит ей ненароком присесть рядом со мной на тот же диван, не потерпит, начнет протискиваться между женой и мной и не успокоится, пока не добьется своего.
— Спелись, — в шутку, словно обижаясь, говорит жена.
— Да не спелись, а сохотились, — отвечаю, и мы оба смеемся, глядя на довольного Алана.
Эта зима тестирует меня по полной, будто я такой же молодой, здоровый и неуемный, как раньше. На самом деле я старый, покрытый мхом пень со своими болячками. Да и Алан ненамного впереди меня. Но только оба мы так не считаем…
Перестав вдруг дремать, почувствовав мое состояние, увидев, что я долго смотрю в окно, или услышав, как я открываю дверь на лоджию, Алан мгновенно оказывается рядом. А если уж увидит, что я начал заряжать патроны или достал из сейфа ружье…
Tот, кто еще не дочитал, наверняка начал задавать вопросы: «Ну а охота здесь при чем? Да еще какие-то заложники?»
Мне и самому непросто ответить на этот вопрос. Трудно воспринимать, осмысливать и тем более принимать то, что не приживается, что отторгается, что уже просто не входит в рамки здравого смысла.
Сегодня я не смею взять с собой, даже если бы один поехал за березовым соком на опушку леса, своего легаша. Не смею приехать на летне-осеннюю охоту накануне открытия. Не смею громко чихнуть на улице, потому что это может не понравиться соседке, пусть она даже и не склочница, а вот напишет и добавит, что я при этом еще шел с ружьем, и неважно, что зачехленным. И все. Плакало все, чем жилось. Может, зря так жилось? Может, надо было в чиновники податься, чтобы таким, как я, и миллионам других, на «плинтус» указывать?
Только вот не несем мы ну никакой угрозы, она не от нас исходит. Просто тем, кто сегодня живет по понятиям, не дано этого понять.
Да, охота связала, соединила, спаяла нас. И наплевать на дождь и непогоду, жару и комаров, усталость и отсутствие результатов, довольно частое в последнее время. Результатом является само действо, сама охота. И поэтому все равно мы плетемся, поджидая и подбадривая друг друга, садимся где-нибудь повыше, на ветерке или в тени, и отдыхаем.
Скоро очередное открытие сезона для нас обоих. Это не просто праздник. Это особый день, хотя и не отмеченный листком календаря.Это праздник души. Это как раз то, что характеризуется слияние человеческого разума и собачьей преданности. Без этого охота — не охота. И пусть она еще долго держит и не отпускает нас — всех, кто любит ее, кто родом из охоты.
