Как ни странно, моим рукам и ногам не было особенно холодно, но я чувствовал такой мороз, какого никогда раньше не испытывал. Он проник глубоко в жизненные органы, окутав каждый из них твердым слоем. Я чувствовал сердце, печень, почки и легкие как отдельные части, и я чувствовал, как каждый орган реагирует на холод.
Эта история впервые появилась в мае 1985 года в журнале «Outdoor Life».
«Вот каково это — умирать?» — спросил я себя, на мгновение открыв глаза. «Не могу умирать, потому что всё это слишком нелепо».
Не смог удержаться от громкого смеха при этой мысли. Не мог поверить, что встречу свой конец, растянувшись на гребне безымянной горы, погибнув от сочетания заворота кишок и переохлаждения организма.
Черт возьми, почему я не могу поступить как порядочный охотник на овец — упасть с обрыва с большой высоты или быть раздавленным камнями. Это было бы мне понятно.
Тогда я еще раз громко рассмеялся. Вероятно, много смеялся в ту ночь.
Мне не хотелось думать, что я действительно умру, но это было слишком очевидным. Как ни странно, возможность моей неминуемой кончины не особенно меня беспокоила. Это ощущение можно назвать даже безмятежным. Я думаю, именно так мозг успокаивает и защищает себя, когда знает, что у тела почти не осталось ресурсов.
Разумные люди попадают в затруднительные положения не из-за того, что этого хотят, а из-за ряда случившихся с ними событий.
Все началось несколькими днями ранее, когда я отправился на охоту на баранов с приятелем и проводником Бутчем в горах Врангеля на Аляске. У него также была репутация человека, который всегда ведет своих охотников только к лучшим и крупным животным.
На следующий день мы отправились пешком на высокий луг, а затем поднялись на гору, которая лежала за ним. Тропа привела нас в страну грез охотника. Весь день линия хребта слегка поднималась вверх, так что перед нами открывался вид, который невозможно описать или понять кому-либо, кто никогда не смотрел на мир сверху вниз с высоты совершенно дикого места.
К тому времени, когда мы разбили палатку и съели сублимированный ужин, мое старое ружье уже давало о себе знать после дождливого дня. Цевье раздулось так, что ствол частично выдавился из канала. Такое давление, несомненно, привело бы к тому, что выстрел оказался бы несколько выше цели, но насколько точно понять было невозможно.
Рассвет был ясным и прохладным, отличный день для охоты на диких баранов. Теперь под нами были дикие заросли. Вверху же были только камни и травянистая земля, моя любимая местность для лазания. Предвидя, что день скоро станет слишком теплым для пуховика и что восхождение все равно согреет меня, я надел фланелевую рубашку и пуховый жилет вместо плотной парки.
В моем рюкзаке были мои обычные фотоаппараты и пленка, немного конфет, пластиковая трубка для высасывания воды из снежных луж и кое-что из одежды. Бутч тоже мало что взял с собой. Его большой грузовой рюкзак был почти пуст, если не считать перекуса, аптечного набора, подзорной трубы и двух комплектов овечьих шкур.
К полудню мы поднялись и оказались на вершине черного сланцевого хребта. Хребет шел более или менее прямо и ровно на протяжении пары миль и обрывался так резко, что по самой вершине было невозможно пройти. Это было бы все равно, что пытаться сохранить равновесие на скользкой площадке два на четыре сантиметра. Было намного проще и безопаснее пройти на фут или два ниже гребня, следуя по едва заметному следу, оставленному многолетним движением баранов.
Пейзаж был чудесный, и я чувствовал себя превосходно. Через два хребта от нас возвышалась гора Блэкберн высотой 16 тысяч футов (4,8 км), вторая по высоте вершина хребта Врангеля.
Овечья тропа заканчивалась у седловины с крутыми склонами на гребне, который обрывался почти на 300 метров. Мы с Бутчем буквально проползли последние несколько ярдов по тропе, чтобы нас не было видно в начале седловины. Бутч осторожно огляделся, а затем нырнул обратно и полез за оптическим прицелом.
Четыре барана, — прошептал он. — Пара хороших, слева от седла.
Перевернувшись на живот, я высунул нос над гребнем хребта и осмотрел сланцевую осыпь в бинокль. Для таких великолепных животных дикие бараны иногда могут выглядеть удивительно глупо. Эти смотрелись как полдюжины старых добрых парней, слоняющихся вокруг бильярдной в ожидании, когда она уже откроется. Все были взрослыми, пригодными для добычи баранами, а двое ещё и щеголяли пышными рогами, достаточно широкими и тяжелыми, чтобы у настоящего любителя охоты буквально закружилась голова от восторга.
Еще до того, как Бутч установил подзорную трубу на камень и сосредоточился на баранах покрупнее, я решил дать им время. День был еще в самом разгаре, впереди нас ждали еще несколько охотничьих дней, и мне захотелось прогуляться пешком. Однако переход через седловину представлял некоторую проблему. Мы хотели перебраться через нее, не спугнув баранов. Двое с пышными кудрями выглядели очень хорошо, и мы совсем не хотели выгонять их из этого района. Наша проблема заключалась в том, что правая сторона седловины обрывалась слишком круто, чтобы безопасно пересекать ее. Это означало, что нам придется переходить дорогу по левой стороне на виду у животных.
Овечья шкура Бутча подсказала ответ. Мы надели белые «халаты» до щиколоток и белые шапочки. Идя гуськом в более или менее согнутом положении, мы неторопливо перебрались через седловину прямо на виду у животных. Животные смотрели на нас с любопытством, но не пугались. Бутч прошелся в таком виде почти на расстоянии вытянутой руки от одного из них.
Хребет за седловиной расширялся, превращаясь в травянистую долину. Там нашли еще трех овец — молодого серповидного барана и двух взрослых особей с пышно изогнутыми рогами. Поляна также была хорошим местом для отдыха и поедания шоколадных батончиков для пополнения сил, пока наблюдали за животными в оптический прицел.
Хотя подниматься по горному хребту было несложно, переход через седловины часто приводил к трагическим случаям во время охоты. Сланец был мягким, как песок, и засасывал ноги так глубоко, что каждый шаг давался с трудом. Через каждые несколько километров хребет переходил в седловину, и в каждой седловине были бараны.
К третьей седловине мы насчитали 11 животных, в том числе пять с полностью изогнутыми рогами. День уже клонился к закату. Дневного света хватило только на то, чтобы вернуться в лагерь, но тропа впереди была слишком заманчивой, и мы не смогли удержаться, чтобы не заглянуть еще в одну седловину. В конце концов, маршрут был легким, несмотря на сланец, и мы могли найти дорогу обратно даже в темноте. Именно тогда мы увидели больше крупных баранов, чем я когда-либо видел в одном месте — сразу восемь животных. Они стояли там, гордые и дикие, их рога стильно загибались, и казалось, расправлялись словно крылья.
Но я пришел сюда лишь за одним пожилым бараном. И нашел такого. Барану не намного крупнее остальных, но годы глубоко врезались в его рога. Это был отличный трофейный зверь, которого отделяла всего пара зим от естественной смерти в этом высокогорье.
— Сможем вытащить его отсюда, если я его сюда доберу? — спросил я Бутча.
— Не волнуйся об этом, — шепнул он в ответ. — Ты уложи его, а потом придумаем, как вытащить.
При обычных обстоятельствах выстрел был бы лёгким. Моя винтовка была снабжена двуногим упором, который облегчает стрельбу, а я с Бутчем лежали на противоположной стороне хребта, так что у меня была надежная позиция. Сложность заключалась в воде, которую впитала моя винтовка накануне. Ствол всё ещё был частично выдавлен из канала. Все, что я мог сделать, это выстрелить и понять, насколько сильно будет сбит прицел. Чтобы учесть ожидаемую высоту, а также дополнительную высоту попадания пули при стрельбе под уклон, держал перекрестья прицела точно на линии груди барана. Это была опасная игра, но пуля могла оказаться в нужном для меня месте.
Бутч знал о моей проблеме и внимательно следил за мной, чтобы я не промахнулся. Сейчас я мог только нажать на курок и надеяться.
— Промахнулся! — сказал он. — Примерно два фута.
Неуверенные в направлении очевидной опасности, бараны некоторое время кружили вокруг, а затем сбились в плотную группу. Сначала я не мог разглядеть своего барана, но потом он вышел на открытое место и остановился. На этот раз я прицелился ему под грудь так, чтобы перекладины прицела были на уровне его копыт.
Его добыли ещё до падения на землю. Пуля калибра .280 из Ремингтона действовала превосходно.
Нам потребовалось больше часа, чтобы добраться до него, потому что нам пришлось карабкаться по нагромождению острых кусков гранита, которые прорезали двойную кожу моих ботинок. Очевидно, что кратчайший путь был не самым простым.
После того, как мы сделали несколько снимков в сумерках, сняли шкуру с бараньих бедер и добыли немного съедобного мяса, дневного света оставалось совсем мало. Пути вниз с горы не было. В лучшем случае все, что мы могли сделать, это вскарабкаться обратно на гребень хребта до наступления темноты. Это не казалось большой проблемой, потому что, оказавшись на вершине, мы могли не торопиться и самостоятельно добираться до лагеря даже в темноте.
В конце концов у нас был наш трофей, и мы могли проспать весь следующий день. Я упаковал свое ружье, голову и рога барана, завернутые в плащ. Бутч тащил саму тушу. Мы пошли по длинной извилистой овечьей тропе к вершине хребта. Это был тяжелый подъем с частыми запыханиями и остановками для отдыха, но мы добрались до вершины как раз вовремя, чтобы увидеть королевский пурпур аляскинских сумерек. Затем ночь наполнили звезды, до которых было уже не дотянуться.
После восхождения мне было довольно хорошо, за исключением того, что был голоден настолько, чтобы съесть по крайней мере две бараньи четвертинки, и пожалел, что не взял с собой лишнюю шоколадку. Именно тогда вспомнил о пакетике супа быстрого приготовления в рюкзаке. Следуя инструкциям на упаковке, высыпал порошок в чашку с водой и дал ему немного покипеть, прежде чем выпить.
Пузырящийся раствор попал мне в желудок, а затем поднялся обратно, вынося все остальное. В следующее мгновение я согнулся пополам в агонии, отчаянно пытаясь не потерять сознание. Когда Бутч догнал меня, я лежал на спине, не в силах стоять, и с трудом пытаясь сохранять сознание. Должно быть, я выглядел довольно скверно, потому что он был очень обеспокоен.
— В чем дело? Что случилось?
В течение нескольких страшных минут я не мог говорить. Каждый раз, когда я открывал рот, внутри меня что-то бушевало.
Это проклятая быстрорастворимая дрянь, — наконец выдохнул я. — Она меня убивает.
— Ты можешь идти?
— Нет, дай мне полежать здесь немного.
В конце концов агония прошла, но я был так слаб, что едва мог сидеть. Идти казалось невозможным, но мне нужно было попытаться.
— Пошли,- сказал я Бутчу, стараясь казаться уверенным, но когда встал, пошатнулся и упал на колени. Затем снова встал и, пошатываясь, побрел по тропе, падая и вставая снова и снова.
Когда добрались до первой седловины, понял, что всё бесполезно. крутой сланцевый обвал мог бы быть такой же неприступной горой, как Эверест.
— Я там пройти не смогу, Бутч. Мне придется здесь отдохнуть до утра, — сказал я. — Вот что тебе скажу. Почему бы тебе не оставить свою куртку здесь и не идти в лагерь? Со мной все будет в порядке, а ты утром можешь принести мне немного еды. А если я утром поесть смогу, то дальше справлюсь.
— Ни за что, — ответил Бутч. — Я не смог бы оставить тебя, даже если бы захотел.
Проводник не может оставить охотника без присмотра. Я бы потерял лицензию.
— Ну, это чертовски неподходящее место для ночлега, — сказал я. — Мы с тобой оба замерзнем.
Затем мои ноги подкосились, и я рухнул на подстилку из холодного черного сланца. Не было ни травы, ни даже голой земли, на которой можно было бы лечь, и каменные осколки впились в мое тело, как мне показалось, сразу в сотни мест. Но хуже дискомфорта было то, что сланец высасывал жизненное тепло моего тела. Кроме пребывания в холодной воде или на сильном ветре, нет более смертоносного способа потерять тепло тела, чем лежать на холодных камнях, но у меня не было выбора. Не имея сил стоять или даже сидеть, я ничего не мог сделать, кроме как лежать и чувствовать, как остатки моей жизненной энергии утекают в гору.
Обшарив рюкзак, Бутч нашёл одну из тонких спальников с алюминиевым покрытием, которые, как считается, отражают тепло.
Вот, ложись на это, — сказал. — Давай придвинемся друг к другу как можно ближе. Если ляжем вместе, как ложки, поможем друг другу согреться.
Какое-то время мы лежали рядом — лицом к спине, — но долго оставаться в одном положении было невозможно, потому что острые камни впивались в кожу, и вскоре стало так больно, что одному или другому пришлось пошевелиться. Тогда задержанное тепло исчезало, и мне становилось холоднее, чем когда-либо. Почти час мы лежали, прижавшись друг к другу, но по мере того, как мое переохлаждение становилось все более сильным, меня начало трясти так сильно, что мы не могли лежать достаточно близко, чтобы принести какую-либо пользу.
Бутч был моим единственным источником тепла, но помочь мне не мог, потому что я буквально стряхнул его, как собака воду. Наконец, перевернулся на спину, открыл глаза и уставился в сверкающие небеса Аляски. Положив голову на рюкзак, был странно спокоен, и холод, казалось, больше не имел для меня значения. Это было началом другой, более серьезной фазы переохлаждения. Дрожь прекратилась. Чтобы дрожать, нужны силы, а теперь этого сделать не мог даже я.
Как ни странно, моим рукам и ногам не было особенно холодно, но я чувствовал такой мороз, какого никогда раньше не испытывал. Проник он глубоко в жизненные органы, окутав каждый из них твердым слоем. Я чувствовал сердце, печень, почки и легкие как отдельные части, и я чувствовал, как каждый орган реагирует на холод. Закрывая глаза, я рассматривал каждую часть с праздным любопытством, как будто был всего лишь сторонним наблюдателем собственной смерти.
— Как долго еще будет функционировать моя печень? — спросил я себя, не особо заботясь об этом. Если умру здесь, назовут ли эту гору в мою честь? Неплохо — гора Кармайкл — место, где обитают дикие бараны. Лучше, чем Кармайкл-стрит или Кармайкл-Вилль.
Я не мог удержаться от смеха при этой идее.
— Что, чёрт возьми, тут смешного? — спросил меня Бутч.
Конечно, я казался ему сумасшедшим.
— Ничего особенного — просто размышляю.
Потом я снова засмеялся, еще громче.
— Я бы хотел, чтобы ты рассказал мне, что здесь смешного, чтобы я тоже смог посмеяться, — сказал Бутч.
О, я думал о том, какая тяжёлая работа тебе предстоит, упаковывать мой труп.
— Это не смешно.
Почему бы тебе не подождать, пока я замерзну совсем, а потом разрезать меня пополам, чтобы ты смог извлечь меня двумя частями?
— Не говори так, — сказал он очень тихо.
Я слышал, что последней стадией переохлаждения является сонливость. Пытался избежать этого чувства, но теперь оно пришло. Мне слишком хотелось спать, чтобы сопротивляться, ничто больше не имело значения. Было спокойно. Звезды словно спустились с небес и коснулись меня, танцуя вокруг. Невероятно яркие.
— Бутч,- сказал я, почти мечтая. — Это чертовски хороший баран, правда?
Но так и не услышал его ответа.
Через несколько минут или часов, не знаю точно, я проснулся — живой! Небо посветлело; ночь близилась к концу. Я попробовал сесть, и на мгновение у меня закружилась голова, но потом всё устаканилось. Я встал и глубоко вздохнул. Жив! У меня получилось. Контур моей головы был четко очерчен на рюкзаке толстым слоем инея. Бутч уже стоял.
— Как ты себя чувствуешь, приятель? – спросил он.
Отлично! Готов к походу. Пойдём в лагерь и найдём еды. Хочу дюжину яиц и немного баранины.
Чуть позже я спросил у Бутча, пока мы шли по скользкому сланцу:
Сколько баранов мы видели вчера?
— Девятнадцать.
Думаю, это всё, что действительно важно охотнику в горах.
