Фото автора
Заблудился ветер стылый
В краснозвоннице рябин.
Над лугами – плач унылый,
Тает в небе птичий клин.
Ну, а мне не до печали
В проводинах летних дней.
Отирая пот, качаю
Лодку. На воду б скорей!..
Бьет, взрывая зазеркалья,
В бочаге тяжелый хвост.
Щука – старая каналья –
В человечий вышла рост!..
А.Т.
Похолодало. Упал на воду рыжий лист, вызолотились березняки на островах и засинела вода в протоках, в контраст бледному, в дымке, небу. Приходящий с Волги ветер нещадно рвет листву с мелколесья, но под крутоярами лишь морщит прозрачную до слезности воду, покрытую ковром из палого листа.
На трех лодках выходим на протоку – похлестать, размяться со спиннингами. Часа полтора уходит на это активное, но довольно пустое занятие. На всех поймали лишь одного окунька. Время от времени съезжаемся вместе: перекурить, перекинуться мрачно: «Ну, как? Глухо?..»
Причина, по всей видимости, была одна. На моих глазах мелкий подлещик-«солитер», что дефилировал мирно по тихой воде, вдруг заметался в брызгах, а потом исчез, словно его и не было… Похоже, отъедался хищник на халяву бороздящей поверху рыбой, зараженной лигулезом.
Решаем уйти к устью речушки Рутки, где до сих пор еще стоят затопленные мертвые деревья, а под водой в солнечное утро видны лежащие стволы с раскоряченными позеленевшими сучьями-щупальпами. Словно гигантский спрут затаился на дне и ждет легкомысленного рыболова на утлом челне, то бишь на резиновой «одноместке». Там можно и с лешим познакомиться, и с его подругами кикиморами. Глядишь, на огонек и водяной заглянет. Словом, не простые эти места…
У Рутки хищник тоже почему-то не торопился выходить к нашим приманкам.
– Перекусим?! – машет из лодки-резинки Пашка. Он любитель всяческих «перекусов» по любому поводу. В Пашкиной руке что-то блеснуло и мы поняли, что действительно не мешало бы «заморить червяка». Тем более что делать все равно нечего, разве что броски спиннинговые отрабатывать, безрезультатно хлеща сонную воду до сих пор зеленого цвета.
Миг звенящий, истовый наступил. Под старой ольхой, трепещущей листьями, расстелили на бережке скатерть-самобранку из полиэтилена. Плюхнулся на одноразовую тарелку шмат копченого сала, порезали его крупными ломтями, и засветилась на солнце розовая мякоть, плачущая ароматным жирком. Обложили сальцо зеленью и луком-репкой. Картошечка отварная запарила, сахарясь на изломах и бодаясь с хрусткими малосольными огурчиками. Приняли по сотке огненной, и потеплело на душе.
– Хорошо, – глубокомысленно заметил Серега, пуская дым в белесое, выцветшее небо.
– Ва-а-ще, улет! – согласился его напарник, нам мало знакомый, но говорящий на жаргоне, временами почти непонятном.
Приняли еще по маленькой, перекусили плотно и снова на воду, пусть и безжизненную, но под воздействием мягкого хмеля ставшую загадочной и многообещающей. И словно в энергетике этого теплого чувства пришла какая-то уверенность и желание искать эту неуловимую рыбу, что-то делать и проверять, дразнить хищника.
Недалеко от берега провожу маленький слаг по самой траве, благо зацепов почти нет за счет того, что офсетный крючок спрятан в «тельце» располовиненного как червяк виброхвоста. На выходе из травы приманку кто-то все время провожал, но хваток не было. Я прицепил небольшую белую блесенку «Неман» с насечкой-чешуей и начал проводить ее вдоль берегового лопушника. Удар! Почти под самой лодкой охватила блесну небольшая щука. Не церемонясь, выдергиваю ее и – на кукан. Вскоре блесной соблазнилась еще одна щучка, а затем «Неман» взял окунек. Я видел его, некрупного, в тихой воде заливчика, и вдруг он исчез, а снасть налилась полупудовой тяжестью. Вода вскипела, и на леске заходила крупная щука, взявшая на окуня. Засеклась она ненадежно, а вероятнее всего, держала окуня зубами. Пара сильных рывков, и леска ослабла, а на моем лице выступила испарина… Все происходящее видел Сергей, лежащий в лодке и блаженно пускающий дым в небо. Он засуетился, хватаясь то за спиннинг, то за весла…
А мне этот эпизод подсказал вариант оснастки, давно известный, как ловля на мертвую рыбку, насаженную на снасточку. Я не стал мудрить со снасточками, пусть и примитивными, а просто привязал офсетный крючок. Подгрузил леску полоской свинца, а пойманную легкой удочкой небольшую сорожку насадил на крючок и прихватил тонкой цветной резинкой, которых в карманах было множество. Натуральная рыбка играла, может быть, и не так подхалимски юрко, как слаг, но, видимо, имея запах и естественный цвет, соблазнила-таки довольно большую щуку. Но тут наступил кризис жанра. Рыбки-сорожки хватило лишь на одну хватку, пусть и удачную. А затем, сколько я ни подкидывал опарыша на крючке-заглотыше под бережок и траву, мелочь отказывалась брать совершенно. При этом в траве отовсюду слышалось просто хамское чавканье. Рыбы сидели в кубышках и отжирались к зиме, как свиньи…
Когда день перевалил за вторую половину, на чистое небо в легкой дымке наползла пелена высоких облаков. Солнце погасло и пробивалось сквозь эту пелену падающими на воду лучами, а то и едва проглядывало лишь светлым пятном. Ветер на водохранилище стих, и я выбрался из заливчика на плес, к рощице мертвых деревьев, стоящих в воде. Ставлю испытанную «колебалку-незацепляйку», самодельную и довольно тяжелую. Здесь, по руслу затопленной Рутки, она в самый раз.
По крайней мере, так думается мне. Но, как оказалось, у рыбы было другое мнение. Блесна играла в глубине «на все сто», тупо тыкалась в мертвые стволы и действительно не зацеплялась, проходила заросли кубышек, пересекала самые, казалось, уловистые бровки старого русла речки. Горящая золотом латунь-рандоль не соблазнила даже легкомысленного «карандаша». Выручили белые неширокие «колебалки». Хватки были на «Атом» и «Сенеж». Щука брала некрупная, но шустрая по-осеннему.
Ночевать планируем в землянке на острове. Для этого приходится возвращаться в протоки и махать веслами чуть ли не с час. На мелководье у острова пытаюсь наловить живцов. Поскольку на опарыша поклевок не было, на крючок насаживаю вертлявого «навозника». Он кривляется, как паяц, и плюется навозным соком. Плюх!.. Поплавок качнулся в зеркальном окошке среди кувшинок и замер. На воду лег алый зоревой блик. И от вида настороженного чуткого поплавка в сказочном оконце пришла уверенность, что здесь клюнет, непременно клюнет… И точно! Поплавок притопился, вздрогнул и косо пошел под воду в сторону кувшинок. Подсечка, и на тонкой леске трепещет золотая красноперка. Вскоре так же уверенно взяла сорожка, потом еще и еще.
Жерлицы я выставлял почти потемну, втыкая шесты и насаживая живцов в отблеске-зареве далекого Козьмодемьянска и догорающем свете заката. А там пора и на боковую…
В землянке пахнет непрогретыми еще досками, тронутыми грибной плесенью. Чадит керосинка на полке, а в углу у двери алеет раскаленными боками печка-буржуйка. От потрескивающего в печке сухого ольшаника пахнет ароматным дымком. Пламя гудит за дверцей печки, и на бревенчатых стенах жилья играют алые блики. Мы лежим на нарах, на свежем папоротнике, охапками набросанном на доски, и наслаждаемся вкусным печным теплом. Изнутри тоже греет. Сто пятьдесят с устатку только в пользу. Потрескивает свечка у оконца, оплывает и гаснет. В проем открытой двери, из черноты, с холодной усмешкой глядит бледная луна.
С зарей выходим на воду. У жерлиц – какая-то возня. Шест одной из них раскачивается под толчками крупной рыбины. Подплыв к жерлице, вижу, что рогулька пуста, а туго натянутая леска косо уходит в заросли травы. Берусь за леску и ощущаю рывки. Приходится, идя по леске, постоянно выпутывать ее из кувшинок. Наконец вот и она, виновница смуты! На поверхность всплыла черная спина, потом щука, сильно изогнувшись, показала пятнистый в золоте бок, рванула, было, в сторону, но вскоре была в лодке.
Долго хлещем туманную и неподвижную воду, но на спиннинг в протоках так и не берет в этот раз. И мы собираемся в обратный путь. Плывем вдоль берега, раздвигая лодками палый лист на сонной воде. Усталая осень тихо дремлет в ярких осинниках и березняках. Лишь черные ельники, затянутые паутиной, высятся на крутоярах вековечно мудро и угрюмо, глядя с усмешкой на лиственное яркоцветье островов. Придут злые ветра с тяжелыми затяжными дождями, и вся эта мимолетная пестрота облетит и растает, как осенняя дымка. Лишь в голых мелколесьях тоскливо загудит северяк, и серые вороны, нахохлясь, будут хрипло накликать первый снег, метели и лютые стеклянные морозы. Нежить, словом… Но сейчас приближение поздней осени и холодов можно было ощутить только по дыханию утренников. Знобкая пронзительная свежесть лежит по утрам на зеркале водохранилища и в протоках долго и неподвижно, придавленная туманами. Но едва поднимется солнце, придут теплые ветра, и все оживет в неярком свете начала осени.
