Должен сразу признаться, что по большому счету никаких секретов в том, о чем хочу рассказать нет. Стоит лишь внимательно посмотреть вокруг, проанализировать возможные причины бесклевья в самую подходящую, казалось бы, погоду, или наоборот, неожиданно хорошего клева там, где никогда не ожидал.
У каждого, кто считает себя серьёзным рыбаком, наверняка есть собственные, не менее интересные «фирменные» секреты, и всё-таки рискну поделиться ими. Возможно, моим секретам найдётся применение.
«ПЕТУШИНОЕ СЛОВО»
Все мужчины в нашей семье были страстными рыболовами. Бабушка рассказывала, что ее отец – мой прадед священник Шуйского Крестовоздвиженского храма Александр Евлампиевич Казанский – пропадал с удочками на реке буквально все свободное от службы время. Эта страсть передалась сыну его, внуку, а позднее и правнуку. Первый секрет успеха запомнился мне с тех давних пор, когда я в качестве рыболова под руководством отца делал лишь первые шаги.
Любимым местом рыбалки на Тезе много лет был небольшой полуостровок напротив старинного фабричного села Чернцы. Когда-то в Чернцах было несколько мельниц, но сейчас от них остались лишь черные замшелые, наполовину сгнившие сваи, глубокие омуты и быстрые песчаные перекаты перед ними. Рыба здесь водилась разная, но приезжали за язями.
Рыбаков и кроме нас здесь было немало, но ловили в основном окуней, плотву, кое-кто – приличных щук, реже леща, некрупных голавлей, подъязков. Настоящих, крупных язей в то время кроме отца не ловил никто. Обычно, после нашего отъезда рыбаки торопились занять эти места, словно между делом беседуя о том–о сем, изучали наши удочки, насадку, но…
В конце концов все махнули рукой на попытки выведать отцовский секрет успеха и лишь с завистью в голосе шутили.
– Ну, опять Вадим за своими язями приехал! Что у тебя, по петушиному слову сюда подходят?
Отец, отшучиваясь, разматывал удочки и через некоторое время, под завистливые вздохи, выводил первого бурно плещущегося красавца язя почти из-под мостков на противоположном берегу, где буквально минуту назад женщины стирали белье. В чем секрет? А никакого секрета и не было.
Выросший на Тезе, отец прекрасно знал рельеф дна в местах обычной ловли и внимательно следил за малейшими его изменениями. Крупная рыба (опытным рыбакам это хорошо известно) имеет свои «охотничьи тропы» и меняет их крайне редко и только вынужденно. Вот на этих «тропах», как только начинала прогреваться вода, отец устраивал «кормовые площадки», расчищая в густых зарослях подводных трав небольшие чистые пятачки, выбирая для этого места с твердым песчано-галечным дном.
Естественно, для этого приходилось немало потрудиться, но результат окупал все труды. Язь, голавль, лещ, крупный окунь обязательно останавливались на таких площадках среди травы, а точные границы расчищенных площадок знал лишь отец. Достаточно было ошибиться на полметра и рыба не клевала, крючок путался в траве, в то же время при точном забросе почти незамедлительно следовала хватка крупной рыбы.
Одна-две поклевки, и требовалось менять место. Для полного успеха оставалось узнать время выхода рыбы на кормёжку.
Когда хороший хозяин пса из дома не выгонит.
… Перед грозой рыба тоже переставала клевать. Боялась грозы, затишья, когда земля глухо дрожит от далекого грома, – писал в одном из своих рыбацких рассказов замечательный писатель, рыболов Константин Паустовский.
Действительно, кто из нас с досадой не сворачивал удочки, заслышав ворчание приближающейся грозы? Какая тут рыбалка! Даже пескари и ерши, наперебой бросавшиеся на червяка, и те спешили укрыться при приближении ненастья. А уж осторожная крупная рыба…
Впрочем, не будем забегать вперед. Было изумительное утро. Ночью прошел небольшой дождь, и капли на ветвях россыпями самоцветов переливались в лучах взошедшего солнца. Все было замечательно, а вот рыба почему-то не клевала. Толстые златобокие язи время от времени шумно плескались среди трав, но поклевок не было даже на самую лакомую для этого времени насадку – линючего рака.
Происходило что-то совершенно необъяснимое. Впрочем, часам к десяти разгадка столь «глухого» бесклевья явилась. Из-за прогретого солнышком соснового леса выползла тяжелая сине-фиолетовая туча, через мгновение эту синеву рассек ослепительный зигзаг молнии, и первый тяжкий раскат грома заставил умолкнуть птиц в лугах, пригнул к земле цветущее разнотравье.
Мы заторопились, собирая разбросанные вокруг прогоревшего костра вещи, бросились сматывать удочки, чтобы переждать ненастье где-нибудь под крышей, но не успели. Прямо над нашими головами с треском раскололось небо и стена ливня вперемешку с крупным градом обрушилась на реку, на черемуху, под которой мы тщетно пытались укрыться. В первые же мгновения на нас не осталось буквально сухой нитки.
Удочки под сумасшедшими порывами ветра хлестали по воде, словно тростинки, и вдруг одна из них, согнувшись в дугу под очередным порывом ветра, так и не распрямилась. На чем свет стоит кляня непогоду, отец выбрался из-под куста, чтобы отцепить запутавшуюся в траве удочку, но едва взял ее, как мощный рывок чуть не вырвал удилище из рук.
Только после нескольких минут отчаянной борьбы отцу удалось подвести рыбу к берегу и, подхватив её обеими руками, выбросить в густую траву, прямо к моим ногам. Это был великолепный, чёрный со спины и цвета старой бронзы по бокам громадный окунь.
Прошло много лет, но никогда больше таких окуней в Тезе ни я, ни отец не ловили. Он тяжело прыгал в траве, воинственно распустив широченный, шире ладони, спинной плавник с шипами, каждый из которых толщиной был с сапожную иглу. Пока я любовался, забыв про все на свете, такой неожиданной добычей, вершинка второй удочки зарылась глубоко в воду. Теперь уже я, даже не подсекая, едва успеваю подхватить ее ускользающий комель. Моей добычей стал голавль, но какой!
Гроза бушевала около часа. За это время было пять поклевок. Вытащили трех рыбин, а две не дали даже подвести себя к берегу. Поводки, на которые без труда выводили двухкилограммовых язей и голавлей, рвались словно прелые нитки. Едва только стих дождь и гроза начала удаляться, клев прекратился.
Ни в этот раз, ни в последующие приезды ничего подобного не происходило. Окунь и два голавля, пойманные во время разгула стихии, вместе «потянули» больше восьми килограммов. Причем поклевки были буквально на любую насадку: и на пучок червей, и на «букару», и даже на корочку белого хлеба. Попасть на эти места еще раз в такую же дикую погоду больше не пришлось, а в небольшой дождь случалось брали приличные язи и голавли, но таких великанов не попадалось.
Можно было бы считать это случайностью, тем более что такая добыча для нашей изрядно загубленной в своё время промышленными стоками Тезы вообще чрезвычайная редкость. Через почти два месяца ситуация повторилась почти в точности.
На этот раз я ловил в проводку на кузнечика голавлей на довольно глубоком песчаном перекате. День стоял жарким, солнечным. В садке у меня шумно плескались пяток вполне приличных голавликов, когда неожиданно налетел настоящий шквал. Застал меня на открытом месте, поблизости не было даже кустов, чтобы попытаться отсидеться. Разглядеть поплавок среди пляшущих волн не было никакой возможности, и я подматывал леску, намереваясь закончить рыбалку.
Это был даже не поклевка, а удар. Так бьет блесну крупный жерех. Все попытки мои остановить рыбину, повернуть ее к берегу, закончились неудачей. Прозвучал сухой щелчок, и жалкий обрывок лески обвился вокруг вершинки удилища. Дрожащими руками торопливо оснастил оборванную удочку, забросил, успел чуть подтянуть и… Хоть плачь!
Вновь бешеный рывок, вновь неукротимая сила рвет из рук согнувшееся в дугу удилище и тот же финал.
Шквал умчался к Дунилову, стих ветер, выглянуло солнце и на этом всё закончилось. Три поклевки за двадцать минут и три обрыва. Не смог подвести ни одного из этих «крокодилов» к берегу, чтобы хоть взглянуть на них. Откуда брались эти гиганты, почему не клевали в нормальную погоду, где держатся остальное время – для меня осталось неразгаданной тайной.
В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ СТРЕКОЗЫ
В сезоне рыбалки по открытой воде есть короткий, всего несколько дней, но, пожалуй, самый успешный период – время массового вылета стрекоз.
Кто из рыбаков не ждет этого момента, когда живущая в темной глубине, в донном иле «золушка» у вас на глазах превращается в переливающееся на солнце всеми цветами радуги, трепещущее крыльями маленькое чудо, в настоящую принцессу? Рыба в эти дни устремляется к береговым отмелям, к мелководным заливам. На береговых кустах, на пучках торчащей из воды осоки и камыша, на сучьях упавших в воду деревьев, повсюду застыли страшноватые, пучеглазые с мощными, крепкими челюстями личинки стрекозы, вернее, то, что от них осталось – лопнувшая на спинке пустая хитиновая оболочка. А рядом с ними, трепеща на ветру неокрепшими еще крыльями, сидят молодые стрекозы. Десятки и сотни их кружатся над водой, над пойменным лугом.
Старый рыбак, немного хромавший, опираясь вместо трости на старый «телескоп», появился на берегу, когда все удобные места уже заняли мальчишки, азартно вылавливая крупную плотву и иногда вполне приличных подъязков и голавликов.
Он пошел по берегу и так и не выбрав подходящего свободного места устроился невдалеке от нас и бросил удочку прямо за зеленую стену куги. Там не было слышно всплесков и чмоканья жирующей рыбы, но уже через минуту он с трудом вывел к берегу отличного килограммового голавля, а следом за ним, почти без паузы, такого же язя.
Мы были потрясены. Приехали сюда чуть свет, чтобы занять самые удобные, самые уловистые, на наш взгляд, места, а улов — полтора десятка плотвиц да пара подъязычников!
Секрет оказался очень прост. Как и во всех предыдущих случаях нужно было просто внимательно присмотреться и подумать. Заключался он в том, что крупная рыба не торопилась на отмели к берегу, где махала удочками и шумела толпа юных рыбаков, а предпочитала кормиться у границы трав, где было значительно спокойнее, а выползающих личинок ничуть не меньше.
Правда, забрасывать туда было неудобно, а выводить отчаянно сопротивляющуюся крупную рыбу через заросли травы значительнее труднее.
