Деревня на речном берегу стояла, а когда колхоз развалился, то избушки пошли в себя. Один мужчина взял себе луговину у реки. Старый он был, ходил с палкой сосновой, потому что эта дрыга позволила вырезать набалдашник увесистый. Не нравилось ему принимать незваных гостей: туристов с кострами дымными и лис диких с собаками деревни умирающей, которые мышковали в траве без разрешения и уменьшали доход от продажи сена животноводам каким-то любителям.
Мужчина умело дрессировал своих собак, используя громогласное и энергичное движение палкой. В общении с путешественниками был более корректен, но оставался непреклоненным и непоколебимым.
Расскажите: что в деревне исторического произошло? На лугу я ничего крупно исторического не заметил. Но мимо некоторых событий не прошел равнодушно. Мое дело — участие мое — случилось на реке, где я проводил отпуск. Хозяйка наша хотела поутру поставить чайник на огонь, но вышла осечка. Ведро с вечера стояло пустым. Как мы забыли про воду? Надо мне сходить на родник к бакенщице. Дом ее – на речном крутояре. На охраняемой территории старинного леса возле областного уютного града. Я набрал воды. Поднимаюсь наискось горой, а тут подле дома бакенщицы – собачья конура. И вот, потягиваясь, вылезает оттуда… кошка. Палевая красавица с черными пятнами на боках. Эй, киска-кошурка! Как это ты не убоялась хозяина конуры? Или здесь теперь кошкин дом?
– Убежал мой Трезорка. Вторую неделю носа не показывает, – говорит вышедшая к огородной ограде бакенщица. – Нынче в лугах мышей полно. Может, подошла нужда ему блазниться полевками. А скорее всего сбежал в деревню. К друзьям-приятелям. Там ведь луг навестить возле деревни. Там ведь у него дом-то родной, у меня жил обязательным приемышем. Осудили мы Трезорку за неподобающее путному псу легкомыслие. Стоим разговариваем, я любуюсь кошкой. Вот вроде бы не заморская синеглазка. Нашенской стати гибкая раскрасавица. Но поди ж ты, не похожа на прочих!
– Котенок у неё красивый, – говорит бакиница. – Как будто настоящий сиамец.
Потомок кошуркин высунулся из будки. Увидев нас, замер. Мамаша успокоительно мурлыкала, и он подошел к ней. Та внезапно отпрыгнула от него, вскочила на толстый сук – валялся возле крыльца обрубок сосны. В неожиданном энтузиазме вскочив, принялась мяукать.
– Она учит сыночка карабкаться по деревьям, – говорит мне собеседница. – Но он не спешит наверх. Котенок сам себе хозяин. Ленивец уселся на камень у забора. Начинает вылизывать лапки. Женщина смеётся. Картина необычайно забавная.
– Присутствовал бы Трезорка, – в рассудительности поморгав, замечу, – этот лентяй науку лазанья по деревьям быстро усвоил бы, не задерживался.
Вздохнувшая собеседница не оставляет сомнений. Трезорка кошке годится, и при доме он без помех живет. Как говорится в народе: Ермошке хорошо живется, когда у него собака да кошка? Вот и здесь так. Если спорить тут не о чем, то бакенщица подоила корову, прибралась в одежде поприличней и отправилась в деревню разыскивать Трезорку. Ему всем нужен. Посидев на завалинке, посмотрев на реку с плывущими облаками, я отправился по тропинке домой – с ведром, где плескалась студеная вода из ручья.
Прошло несколько дней. При очередном моём приходе к прохладному источнику я узнал историю о собаке. Муж бакенщицы – однорукий инвалид – попросил у знакомых помощника, чтобы тот отпугивал незваных гостей. Помощник исправно лаял громко. У него была одна привычка ещё со старого деревенского житья-бытья. Не сказать, чтоб другим собакам было совсем не знакома. Когда подводило живот, а овсяной похлебки не хватало, он убегал в приречные луга. Там охотился на мышей-полевок. Унюхает норку, отходит в сторонку и ждёт. Лишь проживалец лугов выйдет на белый свет, чтобы перекусить какой сладкой травкой или семенами, пес двумя лапами вперед – прыгает. И – хватает!
Запитавшись травой и зверьками, пес больше не возвращался к домику бакенщицы, к её каше в алюминиевой миске. Убегал к прежнему образу жизни. Трезорка называлась беспородной собакой. Напоминал лайку, но был очень крупным, а лапы у него были особенно широкими. Во время охоты он накрывал ими большую площадь травы и крепко зажимал добычу, которой не удавалось вырваться или убежать. Так пес получал свой неизменный завтрак. Иногда – обед, если удачно ловил добычу в лугу. Вроде бы у бакенщицы и её мужа, инвалида, жилось сторожем – пусть даже с овсянкой в миске – всё же лучше немощной старушке в умирающей деревне.
Где преобладали разные собаки, им часто приходилось самим заботиться о регулярном питании. Но ведь не зря говорят: привычка – вторая натура. Пес не смог избавиться от тяги к луговым трапезам. Даже муж бакенщицы сажал его на цепь. Ничего не помогало – выкручивался, убегал. Иной раз на целый день, а то и на два-три. Приманивали его. Снова сажали на цепь. Записной луговой охотник мог неделю терпеть свою будку. Потом вновь выкручивался.
В лугах пришлый человек заметил удачливую собаку. Видать, тот тоже большой любитель поохотиться. Чужаку удалось подманить Трезорку. Тесным ошейником смирил вольнолюбивого пса и повел на пароход. Повез в свое городское местообитание. Чтобы потом ходить с удачливым псом в лес, брать там хоть птицу, хоть какого зверя. Вот, значит, почал уплывать знакомый берег. Завыл в отчаянии Трезока. Переполошив весь пароход, стал рваться, грызть ременный поводок. Новая подманка уже не прельщала, не брала его. Не помогали ни грозные окрики нового хозяина, ни ласковые уговоры пассажиров, которым неизвестна была суть дела. Оборвал вольнолюбец пристегнутый к ошейнику ремень да и сиганул с высокого борта прямо в быструю реку. Пересилил стремнину, не пересилил, однако не появился потом ни возле прибрежных мышей, ни у бакенщицы. Разговоры недоумевающих пассажиров дошли в конце концов до местных жителей.
Если на пароходе посчитали Трезорку сошедшей с ума и глупо утоплевшей, то здешние речники-обитатели лишь поглядывали на приречный луг – любимое место охоты Трезоркиной. Поглядывали и помалкивали. Нет у них веры в какое-то собачье бешенство. А что было? Наверное, соображение пристрастное: очень красиво речное прибрежье, и луговое разнотравье так сладко пахнет по летнему времени, что в радости пребывания тутошнего хоть у кого закружится голова.
Что же за историю, очень старинную, происходило в моей деревне? Большого события не помню, но лишь слышал, как луговой владелец гнал свою лошадь Трезорку.
Убирайся с моих лугов, собака-рыжиха!
