Деревня на речном берегу постепенно приходила в упадок после распада колхоза. Избышки ветшали, а один мужчина завладел луговиной по бережку. В старости он пользовался сосновой палкой с увесистым набалдашником. Не любил он незваных гостей: туристов, разводивших костры, и диких лис, собак деревни, которые рыли в траве без разрешения и уменьшали доход от продажи сена владельцам скота.
Мужчина верно дрессировал собак, энергично махая палкой с внушительной силой. С туристами разговаривал тише, но и в своем упрямстве не проявлял никакой мягкости.
Что из особенного в деревне исторического приключилось? На лугу я ничего такого великого не заметил. Но мимо некоторых событий равнодушным не прошел. Мое дело, если так можно сказать, случилось на реке, где проводил отпуск. Хозяйка наша хотела поутру поставить чайник на огонь, да вышла осечка. Ведро с вечера стояло пустым. Как мы забыли про воду? Надо мне сходить на родник к бакенщице. Ее дом – на речном крутояре. На охраняемой территории старинного леса возле областного уютного града. Я набрал воды. Поднимаюсь наискось горой, а тут подле дома бакенщицы – собачья конура. И вот, потягиваясь, вылезает оттуда… кошка. Палевая красавица с черными пятнами на боках. Эй, киска-кошурка! Ты как это вдруг не убоялась хозяина конуры? Или здесь теперь кошкин дом?
– Убежал мой Трезорка. Вторую неделю носа не показует, – говорит вышедшая к огородной ограде бакенщица. – Нынче в лугах мышей полно. Может, подошла нужда ему блазниться полевками. А скорее всего сбежал в деревню. К друзьям-приятелям. Там ведь луг навестить возле деревни. Там ведь у него дом-то родной, у меня жил обязательным приемышем. Осудили мы Трезорку за неподобающее путному псу легкомыслие. Стоим разговариваем, я любуюсь кошкой. Вот вроде бы не заморская синеглазка. Нашенской стати гибкая раскрасавица. Но поди ж ты, не похожа на прочих мурок!
– У неё котёнок красивый, – советует бакенщица. – Такой пушистый, будто сиамский.
Потомок кошуркинского рода вышел из укрытия. Нас заметил и замер. Мамаша успокоительно мурлыкала, и он подошел к ней. Та внезапно отпрыгнула от него, вскочила на толстый сук – валялся возле крыльца обрубок сосны. В неожиданном энтузиазме вскочив, принялась мяукать.
– Она учит сыночка карабкаться по деревьям, – объясняет мне собеседница. – Но он не спешит наверх. Котенок своё знает. Ленивец садится на камень у забора. Начинает вылизывать лапки. Бакенщица улыбается. Вид и правда до необычности радостный.
– Если бы тут был Трезорка, – в рассудительности моргнул я, – этот лентяй быстро бы научился карабкаться по деревьям.
Собеседница вздыхает — спорить не о чем! И кошке Трезорке сгодится такой же дом. Как говорят в народе? Хорошо живёт Ермошка, когда есть у него собака и кошка? Так вот оно. А раз спорить здесь не о чем, то подоила бакенщица корову, потом прибралась в одежде, чтобы поприличней вышло, и отправилась в деревню. Надо разыскать Трезорку. Ему всё нужно. Посидев на завалинке, поглядев на реку с плывущими облаками, я отправился тропинкой восвояси — с ведром, где плескалась потихоньку студеная вода из ручья.
Прошли несколько дней. Повторный мой приход к журчащему источнику принес информацию о собаке. Муж бакинщицы – однорукий инвалид – попросил у знакомых помощника. Пусть отпугивает непрошеных гостей сторож. Действительно, громко лаявший помощник исправно выполнял свою работу. У него была одна привычка с деревенской жизни. Нельзя сказать, что непонятна другим собакам. Когда ему приходило подводить живот, не получая привычной овсянки, убегал он в прибрежные луга. Там охотился на мышей-полевок. Запахивал норку, отошел в сторону и ждал. Только когда выходила на свет полевая жительница полакомиться травой или семенами, пес двумя лапами вперед – прыжок! – и хват.
Солидный размер добычи ему давал уверенность в завтраке или обеде. Трезорка – беспородная собака, походила на лайку, но гораздо крупнее. Лапы его были очень широкие, и во время охоты он накрывал ими огромный кусок травы, плотно схватив добычу. Ей было невозможно вырваться или убежать. В доме у бакенщицы с мужем инвалидом жилось лучше, чем у немощной старушки в умирающей деревне.
Количество собак было велико, и им приходилось самим позаботиться о еде каждый день. Но как говорится: привычка – вторая натура. Пес не смог избавиться от тяги к травам лугов. Даже хозяин сажал его на цепь. Ничего не помогало – выкручивался, убегал. Иногда на целый день, а то и на два-три. Приманивали его, снова сажали на цепь. Записной охотник на лугах мог неделю терпеть свою будку, потом вновь выкручивался.
В лугах пришлый человек заметил удачливую собаку. Видать, и этот большой любитель охоты. Чужаку удалось подманить Трезорку. Тесным ошейником смирил вольнолюбивого пса, повел на пароход. Повез в городское местожительство, чтобы потом ходить с удачливым псом в лес, брать там птицу или зверя.
Вот, значит, начал уплывать знакомый берег. Трезока завыла отчаянием, переполошив весь пароход, рвалась и грызла ременный поводок. Новая подманка уже не прельщала. Не помогали ни грозные окрики нового хозяина, ни ласковые уговоры пассажиров, которым неизвестна была суть дела. Вольнолюбец оборвал пристегнутый к ошейнику ремень и сиганул с высокого борта прямо в быструю реку. Пересилил стремнину, однако не появился ни возле прибрежных мышей, ни у бакенщицы. Разговоры недоумевающих пассажиров дошли в конце концов до местных проживающих.
Если на пароходе посчитали Трезорку сумасшедшей и глупо утопшей, то здешние на берегу речники-обитатели лишь поглядывали на приречный луг – любимое место охоты Трезоркиной. Поглядывали и помалкивали. Не было у них веры в какое-то собачье бешенство. Что же было? Наверное, соображение пристрастное: очень красиво речное прибрежье, и луговое разнотравье уж так сладко пахнет по летнему времени, что в радости пребывания тутошнего хоть у кого закружится голова.
Ну что за дело, очень важное, происходило у меня в деревне? Большого такого точно не помню, а только слышал, как хозяйка луга гнал свое коня Трезорку.
Убирайся с моих лугов, шавка-рыжик!
