24 декабря 1875 года ко мне явились окладчики с известием, что медведь обойден окончательно и надо торопиться с охотой. Медведь этот был не из обыкновенных. Первый раз его обложили в начале ноября и продали одному из наших охотников
Сделали облаву по всем правилам искусства, но зверь тихим шагом прошел очень густую цепь кричан, остановился и некоторое время любовался суматохой мужиков. Через неделю он был снова обложен и продан в одно и то же время мне и московскому охотнику Г.Р. Случилось это потому, что окладчики не ладили между собой.
Я приехал на охоту, но узнал, что облава была уже сделана и зверя в окладе не оказалось. Окладчики божились, что круг не пустой, а медведь пролежал от жестокаго мороза. На вторичной облаве на успех надежды было, конечно, мало, да и разозлился я тогда порядочно на окладчиков, заставивших меня даром проехать 45 верст по трескучему морозу, однако, делать нечего, остался, и сверх ожидания окладчики оказались правы: медведь пролежал и был выгнан из стараго круга, а лежал он в двадцати шагах от цепи кричан, что опять-таки доказывало его смелость. 28-го вечером я и приглашенные мною два охотника У. и О. были на М-ском постоялом дворе, назначенном сборным пунктом.
У. был хороший охотник, бивший много кабанов и лосей в юго-западном крае, стрелок отличный, но немного горячий. Раз он уже был со мной на медвежьей охоте и убил крупную медведицу. О. еще ни разу не охотился па медведя; его специальностью были волки, которых он бил много псковским способом.
Вечером за чаем разговор шел об охоте и преимущественно зверовой. У. рассказывал про свои охоты; О. больше слушал, потому что был вообще неразговорчив. Во время чаепития вошел один из окладчиков, отставной солдат, лесной сторож М-скаго монастыря.
— Я, господа, пришел вас просить завтра стрелять поакуратнее: медведь, надо быть, самый озорник.
О. вспылил:
— Знай свое дело! Чтоб облава готова была! За наставление спасибо, а теперь пошел вон!
Солдат был немного пьян.
— Нет, ваше благородие, медведь самый сердитый и палить надо на смерть.
О. поднялся с места. При виде его внушительной, крупной фигуры солдат попятился и юркнул в дверь.
У. скоро завалился спать. О. и мне не спалось. Предстоящая охота всегда отнимает у меня сон. Долго проговорили мы вдвоем. Запевшие петухи дали знать, что полночь, и мы тоже улеглись. Только еще начало светать, когда меня разбудил мой охотник. Самовар кипел па столе. У. возился, протирая и собирая штуцер. О. одевался с помощью своего человека Мишки. До лесной сторожки, куда нам следовало ехать, было верст восемь, поэтому мы, нe мешкая, напились чаю и тронулись в путь на наемных крестьянских подводах.
Дорогой условились, как становиться. Места назначались по жребию. О., как ни разу не бывавший па медвежьей охоте, брал на свой номер моего охотника Тетюхина, с ним же становился его лакей Мишка, парень лет восемнадцати. У. брал себе одного из местных крестьян-охотников, я тоже.
Около сторожки народ нас дожидался. Оклад был большой, и крикунов требовалось более шестидесяти человек. Отсюда до оклада надо было пройти пешком версты полторы. О. идти не мог.
Бедняга уже тогда был болен чахоткой, от которой помер через два месяца. Ему взяли подводу, которая и привезла его на место, где он должен был стоять. Наши места находились в высоком строевом лесу; номер от номера отстоял шагов на сорок пять. Первым стал О., вторым У. и третьим я. Правее меня, шагах в двадцати, начиналась чаща мелкаго ельника, в которой стояла уже цепь кричан.
Первым десяти человекам велено было стоять молчком; только если-бы медведь сунулся к ним, они должны были криком вернуть его назад.
Привезенный мною молодец-облавщик живо проверил оклад и завел загонку. Весь мокрый от поту, неся шапку под мышкой, прибежал он ко мне:
— Прикажете начинать?
— С Богом!
Минут через пять на противоположном конце оклада глухо стукнул выстрел. Облава загудела. Прошло минут десять, зверь не показывался.
Напрасно я прислушивался к шуму облавы. Крик был ровный, нигде не было слышно того отчаяннаго рева, которым всегда сопровождается появление медведя ввиду загонщиков. Дольше ждать было нечего, да и мороз давал себя знать сильнее и сильнее. Подозвав стоявшаго со мной мужика, я послал его к облавщику с приказаньем «пустить ершей», что означает послать в середину круга двух или трех смельчаков с топорами и ружьем, заряженным холостым зарядом. Они должны найти и поднять медведя, о чем и дадут знать выстрелом и потом, преследуя зверя, не позволят ему замешкаться в окладе. В сильные морозы дело редко обходится без «ершей», потому что медведь тогда лежит очень крепко. Если есть духовыя собаки, то «ерши» идут в одно время с ними и криком их ободряют.
Прошло еще минут пятнадцать; кричане, видимо, начали уставать: порой крик их почти замолкал, и слышались отчетливо отдельные голоса.
— Скверно, — подумал я. — Неужели нет медведя?
Как будто мне в ответ около леваго крыла облавы стукнул выстрел. Облава дружно зашумела. Оглянулся я налево и вижу, что сидевший на упавшем дереве О. приподнялся и целится, а мой Тетюхин нагнулся к нему и что-то шепчет. О. опустил штуцер, а Тетюхин начал мне махать, указывая, что медведь идет па меня. Со штуцером наготове я ждал появления зверя,но он не показывался. Вдруг вправо от меня дружно заорали стоявшие молчком загонщики; в чаще я мельком увидал медвежью желто-бурого цвета шерсть и потом услышал, как зверь не то рявкнул, не то фыркнул.
— Вернули! — кричали мне загонщики. —
А дрянно велик! Корова!
— Молчи! Не ври! — и опять замолчали.
В этот раз дожидаться пришлось недолго. Ободренная облава шумела не умолкая, и вот шагах в семидесяти от меня показался медведь. В этот раз он шел прямо на меня, как говорится, на штык. Переваливаясь с боку на бок, в глубоком рыхлом снегу он двигался очень медленно.
Стоя за толстой огромной елью, я выжидал зверя. Вот он не далее пятидесяти шагов и пошел видимо быстрее; вот на пути ему попалась коряжина, через которую он мягко и легко перевалиля. Я поднял штуцер. Еще пятнадцать шагов, и верно направленный выстрел разом может положить зверя на месте. Тах! Звонко щелкнул выстрел с левой стороны, и медведь осел сразу.
— Убил! Готов! — закричал У. и выстрелил из другого ствола.
Медведь не шевельнулся.
В самом деле, У. стрелял со своего номера шагов на шестьдесят, если не больше. Держа в руках гладкоствольную двухстволку, заряженную картечью, он лез к зверю, который был чуть виден в глубоком снегу.
— Не подходите так! — закричал я. — Стреляйте еще!
Подойдя шагов на тридцать, У. приложился и выстрелил. Как будто разбуженный этим выстрелом, медведь сразу вскочил и с бешеным ревом во весь дух понесся назад в оклад.
Это так озадачило и У. и меня, что мы оба не успели выстрелить.
— Пришлите мне ваш штуцер! — закричал мне У. — Я пойду следом!
У меня было два штуцера. В руках я держал штуцер системы Лефоше. Подозвав мужика, я отдал ему этот штуцер, и он передал его У. Но только У. двинулся следом, как в окладе раздался отчаянный крик и показались два человека.
Один из них стонал и был весь в крови. Это были «ерши», гнавшие медведя следом. Вернувшись, зверь наткнулся на них.
У. вернулся на свой номер, и я получил свой штуцер обратно. У мужика был сорван клок кожи с затылка. Его товарищем оказался тот самый солдат, котораго накануне О. выгнал вон; он был страшно испуган и, дойдя, до номера У., остановился.
— Ступай! Гони его опять сюда, — сказал ему У.
— Нет, барин, не пойду.
— Как не пойду? А кто же погонит ?
— А кто хочет, только не я.
В этот миг раздались неистовые вопли. И это был не тот крик, которым встречают загонщики появившагося у них медведя, так кричат люди при виде неизбежной опасности; от этих воплей становится жутко. Первым моим движением было бежать туда, откуда доносились страшные звуки, но снег был по пояс, а лыж не было. Волей-неволей пришлось стоять.
В эту минуту ко мне подошел Мишка, лакей О. Бедный парень совсем струсил: страшная бледность покрывала его лицо, губы тряслись.
— Барин приказали у вас просить штуцер. У них нет, — едва проговорил он, дрожа как в лихорадке; парень, видимо, сам не понимал, что говорил: О. был вооружен лучше всех.
— Пошел на место, дурак! — крикнул я на него.
Но Мишка как будто не понял, он несколько минут простоял возле меня, ковыряя огромным кинжалом кору елки и потом, спотыкаясь, труском побежал к О.
Крик в облаве стих. Оттуда долетал громкий говор. Верно, мишка прорвался и ушел, подумал я. Но не тут-то было! Послышались несколько выстрелов, что делается в тех случаях, когда медведь упорно держится в окладе.
— Идет! — шепнул мне сзади мужик.
Гляжу — действительно идет медведь, но в этот раз он шел прямо на У. Раненый зверь поминутно останавливался, кружился и поднимался на задние лапы. У. опять не допустил и выстрелил шагов на сорок. Медведь ткнулся было, но тотчас же поднялся и двинулся вперед. У. выстрелил. Зверь страшно рассвирепел и заревел; в ярости ломая попадавшийся на пути ельник, поминутно вскакивая на задние лапы, фыркая и ревя, он хотя и медленно, но двигался на У., который схватил у мужика запасное ружье с картечными зарядами.
Выстрел картечью бывает очень хорош. Пожалуй, он лучше выстрела пулей, но только на самом коротком расстоянии, не далее пяти шагов или в упор; чуть расстояние больше — и тот же выстрел никуда не годен: он только ранит и злит зверя. У. стрелял раз за разом, шагах в пятнадцати. Медведь вертелся. У. быстро ретировался шагов на двадцать.
— Идите, добивайте! — крикнул он мне.
Мой Тетюхин живо очутился возле меня и схватил запасный штуцер.Уверенный в своем выстреле, я пошел мимо У. навстречу медведю. Подойдя шагов на десять, приложился. Медведь уставился на меня. Момент для выстрела был отличный… Я потянул за спуск — выстрела нет. Я за другой — тоже. Со всех ног ринулся на меня зверь. Задел он меня, однако, только вскользь, боком, ибо я ткнулся в сторону в глубокий снег. Близко надо мной раздался выстрел.
Я вскочил. Смотрю — Тетюхин со всего размаха хватил ложей медведя по зубам, так что штуцер отлетел в сторону, а сам охотник очутился под медведем.
— Н.П., стреляйте! Ломает! — крикнул Тетюхин.
Я поднял курки, оказавшиеся на первом взводе и, так как был в трех шагах от медведя, который только что ловко приподнялся над Тетюхиным, выстрелил в голову зверю. Медведь опрокинулся и заболтал ногами в воздухе.
— Ружье! Ружье! — кричали в кучке, собравшейся около У.
— Издыхает! Не стреляйте! — кричал Тетюхин, стараясь выбраться из-под затиснувшаго его в снег медведя.
— Дайте ружье! — кричали позади меня.
Раздался выстрел. Тетюхин вскрикнул, выскочил из-под медведя, отбежал шагов пять и повалился на снег. Подбежал задыхающийся О. и еще раз выстрелил в упор в мертвого зверя.
У Тетюхина оказалась простреленной нога, но без повреждения кости. Через месяц он выздоровел. Поцарапанных более или менее сильно загонщиков было пятеро; одного из них зверь изуродовал совершенно, содрав кожу с лица. Месяца через два сильно пострадавший мужик умер.
Медведь весил всего семь пудов. Пусть каждый охотник, мало бывавший на медвежьих охотах, когда увидит идущаго на пего медведя, вспомнит мой рассказ; тогда он, наверное, выдержит, выждет удобной для выстрела минуты, и ему не придется стрелять в одного медведя семь раз и рисковать если не жизнью, то по крайней мере целостью собственной шкуры. Наверное, стоя в ожидании зверя, он лишний раз взглянет на курки, чтобы не очутиться нос к носу перед медведем таким простофилей, каким очутился я.
Из собрания Павла Гусева.
