Этот тетеревиный ток я нашел, когда возвращался от шалаша после охоты с подсадными. Из окна автомобиля увидел рядом с дорогой двух сидящих на небольших березках косачей и остановился полюбоваться
Едва я вышел на дорогу, как тетерева вытянули свои шеи и один за другим слетели. Но не улетели прочь, а опустились на землю метрах в трехстах от меня. И тут я отчетливо услышал переливчато-воркующие звуки тетеревиного тока и задорное, азартное чуфыканье. Звуки неслись примерно с того места, где на березках минутой раньше сидели косачи.
Трудно определить на слух, да это, наверное, и невозможно, пение скольких чернышей доносилось оттуда. Одно было ясно: это не одна, не две и даже не три птицы. Волнующие сердца всех охотников звуки, льющиеся в прозрачном медвяно-сладком от пыльцы весеннем воздухе, заглушали собой все в округе: и пение в вышине трепещущего крылышками на одном месте, словно подвешенного на невидимой нити полевого жаворонка, и нежное тиликанье желтой трясогузки, качающейся на сухой былинке горькой полыни, и стоны чьиу-вы-у-ит-ит, ууувы-ит чибисов, кувыркающихся над сырой луговиной и смело бросающихся в «штопоре» к земле.
Казалось, воздух там, впереди, куда был устремлен мой взор, буквально кипел, клокотал, струился в зыбком мареве от звуков, издаваемых большими черными краснобровыми птицами. В общем, тетеревов на этом токе вместе с теми, двумя слетевшими, оказалось тринадцать, и я решил построить шалаш.
Приехав на токовище днем, я нашел его центр по многочисленному помету, выщипанным перышкам и небольшим вытоптанным тропинкам-дорожкам. Ток располагался на небольшом, едва заметном возвышении с редкой растительностью: сухой прошлогодней травкой, проплешинами красивого, мягкого, словно губка, зеленого мха, высокими сухими былинками, торчащими по всему токовищу.
Кругом было много мягких кочек — муравейников мелких земляных муравьев. С самого края токовища росли редкие двух- трехметровые березки и стояла одна пушистая-пушистая сосенка высотой метра три. Под ней и решено было сделать засидку. Пожалуй, это было единственным удачным местом для постройки укрытия. Так как грунт был сухой и земля мягкая, словно пух, я задумал рыть яму глубиной, чтобы плечи были приблизительно вровень с землей. С учетом бруствера, мягкости грунта и отсутствию корней от сосны как раз с той стороны, где задумана была засидка, работа заняла не так уж много времени.
Закончив, я воткнул в бруствер под наклоном сосновые ветви, все лишнее внутри и снаружи убрал; несколько связанных вместе густых сосновых лап стали крышкой лаза, через который я ночью намеревался попасть в свой шалаш. Получилось практически незаметное укрытие с одной длинной бойницей, обращенной в сторону центра тока, возвышающееся над землей не более чем на полметра.
От него, а стало быть, и от токовища до асфальтовой дороги было не больше ста пятидесяти метров.
Итак, половина третьего. Я выехал на ток. Правильно сказал кто-то из классиков, знатоков охоты, что «самое холодное место на земле — это шалаш на тетеревином току». Классикам, умудренным опытом, я склонен верить, а посему оделся как можно теплее. В голове почему-то вертелась мысль-сомнение: «А вдруг не прилетят?» Но я гнал ее прочь. Уж слишком по всем признакам «насиженное» было место. Да и тринадцать петухов случайно, спонтанно, вдруг вряд ли будут собираться вместе.
Легкий заморозок посеребрил прошлогоднюю траву, некоторые лужи подернулись тоненькой, аппетитно хрустящей и со звоном рассыпающейся под ногами корочкой льда.
Оставив машину на обочине, осторожно, чтобы не испугать ночующих, может быть, где-то поблизости тетеревов, не включая фонаря, благо идти всего ничего, я добрался до засидки и нырнул внутрь. Мягко уселся на большой кусок толстенного поролона и, устроившись поудобнее, приготовился ждать…
Пахло сосновой смолой, свежевырытой землей и прелью. Стороной протянул вальдшнеп. Другой прошел прямо над засидкой. Тут же еще два, один за другим. С сухим скрипом пролетел селезеньчик-трескунок; где-то на луже шарпанул кряковой селезень, и утка-дикара ответила кавалеру призывной короткой осадкой. И вдруг в отдалении: чуф-фы! И тишина. Через некоторое время еще раз за разом, там же. И сразу, совсем близко, слева: чуффф-шшши, чуф-шшш. И еще рядом, впереди два и справа: чуфф-шшши, чуффф-шшшши, чу-фффф.
Вгляделся в темноту — ничего не видно. Сидел, боясь пошевелиться, а руки ходуном так и ходили. И ноги тряслись Старался успокоиться, но нет! Так и сидел, трясясь, пока не услышал шум крыльев и посадку тяжелой птицы совсем рядом, сбоку: чуффф-шшшши, чу-шшшш! И еще два тетерева с шумом опустились где-то впереди шалаша. Я слышал шуршание травы позади засидки, сбоку и опять позади. Впереди один коротко, вполголоса забормотал, прервался и опять, уже увереннее, с новой силой зачуфыкал… И началось! Грянул настоящий концерт. Со всех сторон звучали булькающие звуки, словно плотину прорвало. Я смотрел в окошечко, силясь хоть что-то увидеть — ничего!
Уже рассвет, я в центре тока более десятка не самых маленьких птиц и ничего и никого не вижу. Но как же так?! А может, они далеко, и из-за этого я не могу их узреть? А их песня настолько громкая, что мне кажется, будто они совсем рядом? Но что это? Какие-то белые пятна впереди и с боков то вспыхивают в сером сумраке надвигающегося рассвета, то опять пропадают и снова появляются уже в других местах. Много-много белых пятен, подхвостьев косачей…
Через некоторое время я уже различал темные силуэты петухов. Ток разгорался все сильнее, заполонял все пространство, проникал под каждую травинку, веточку, пролез в мою засидку, в меня. При виде самих птиц меня колотило, как в лихорадке. Подумалось: да я и стрелять-то не смогу. Нужно успокаиваться. Но как?
Вдруг справа я заметил движение и увидел силуэты двух, нет — трех — петухов. Мелькали подхвостья, словно диковинные цветы расцветали в темноте апрельской ночи. Осторожно, не дыша, трясущимися руками я просунул ружье в бойницу. Прицелился, нажал… Выстрел прозвучал оглушительно, на всю округу. А тетерева как сидели, так и сидят. Как пели, так и поют. Выстрелил из второго ствола. Мимо! Ничего не понимаю. Вот же поднятая голова тетерева на вытянутой шее…
Не соблюдая уже осторожности, я перезарядился, прицелился — бах! Голова пропала. Попал? Слева, близко, заметил черный силуэт тетерева. Выцелил и выстрелил последним патроном, когда птица повернулась боком.
Бах! Там, где только что сидел тетерев, было пусто. Промазал, что ли? Да что же это такое! Нужно было дождаться, когда окончательно рассветет. Ну и дурак же я!.. А между тем рассвело совсем, и ток достиг своего апогея. «Как-как-как-как» — проквохтала тетерка, и петухи, все как один, с шумом начали подпрыгивать, подлетать. «Как-как-как!» — еще две дамы низом прилетели и, присев, сразу же пропали из поля зрения. Ток был просто оглушительным. Артисты в черных фраках с раскинутыми в стороны фалдами хвоста давали настоящее представление! Это было зрелище, ради которого стоило стать охотником, стоило вообще появиться на свет. Спасибо маме и отцу!
Тетерева, раскрыв лиры с белыми хризантемами подхвостья и опустив крылья, двигались, словно запрограммированные механические игрушки. Плавно проплывая над землей, они поворачивались, мелко трясли краснобровыми головами на раздувшихся от страсти шеях, издавали неземные звуки, ускорялись, кружились в каком-то древнем танце, то сшибались в яростных драках с облаком перьев, то демонстрировали ложную агрессию, при этом издавая прямо-таки кошачье шипение. Все вокруг потонуло в бульканье, чуфыканье, шипении, в этом оригинальном, слышимом лишь на близком расстоянии, фирменном тетеревином боевом кличе — ку-ка-кааррр! Да, было на что посмотреть! И я смотрел в течение трех с половиной часов. Спасибо вам, тетерева!
Все нарушили, как всегда, две сороки. Они опустились перед шалашом и со стрекотом начали исследовать сначала мое укрытие, а затем мой трофей, лежавший неподалеку. Но если сорок черныши еще как-то терпели, то появление ворона, низко кружившего над током, вывело их из себя. Как один они снялись и улетели прочь. Да и пора было заканчивать концерт, время пришло.
Я выбрался из шалаша, подобрал свои трофеи — двух великолепных косачей, вдохнул полной грудью весеннего воздуха и в очередной раз поблагодарил Господа Бога за доставленные мне дни истинного блаженства на весенней охоте.
