ИЛЛЮСТРАЦИЯ СЕРГЕЯ ВОРОШИЛОВА
Выйдя на широкую лесную дорогу, Сергей остановился, успокаивая лающих собак, и повернулся к товарищу: — Не упускать же?
Румяный угрюмый Федор, одетый в высокую татарскую шапку, наблюдал за восходящим солнцем, дымными порослями, погладил тянущуюся к нему яблочную выжловку и, закладывая блестящие медные патроны в ружье, нахмурился.
— Валяй!
Собаки, потрясаясь, бросились в кусты, загудели. Выжловка Запевка жалобно и, возможно, бесцельно, пролаяла.
— Жировка, — шепотом произнёс Федор, зажмурив губу и приподняв седую левую брови.
Он зычно покрикивал, горяча собак:
— Ай-яй-я-яй!
— Достигни, добеги! — говорил волнуемый, озабоченный всем Сергiй.
Переходя густую, молчаливую растительность, внимательно разглядывая каждый куст, пугались даже малейшим шелестом.
Сергей торопливо двигался, беспокоился предстоящим лаем собаки, с ожиданием, но не веря в это.
— Доберись, доберись,— все нетерпеливее вскрикивал он.
— А-а-а-й! — хрипло и сдержанно говорил Федор.
Федор шествовал бережно, делая частые продолжительные паузы.
Сергей, придя рядом с ним и глядя на его татарскую шапку, напоминающую о зиме и уюте избы, немного успокаивался. Опять прокричала Запевка. Прокричала и замолчала.
— Не найдём, — уныло говорил Сергей, и глядя на Федора, бесссильно вздрогнул ружьём.
Федор опустил голову, словно высокая шапка упала на вытянутые руки, и слегка отклонился назад.
Два выстрела растаяли в солнечной тишине, собаки жалобно завыли, и сразу после этого по лесу пробежал едва слышный звук, который мог уловить только охотник.
Заяц-листопадник, вскидывая задними лапами в холодных белых чулках, быстро мелькнул на просеке, отбросился назад — отчаянно метнулся навстречу близкому, непрерывно звенящему собачьему стону, потом свернул и, такой же быстрый, испуганно треплющий ушами, побежал к старой, еще не остывшей лежке. Вдруг резко дернулся, зашатался и остался на месте.
— Готово! — радостно и по-крестьянски возвестил Федор.
Он не спеша связал зайца, закинул его за спину, сладко покачал плечами, вкусно закурил и сдержанно ласкал отдыхающих псов, опьяневших от праздности. Увидев Сергея, попытался нахмуриться: лукаво вздохнул, скупо взглянул на свисавшую к патронташу заячью голову.
— Пустяковина. Маленький.
Свистящим раскатом быстро зашагал, зычно крича собакам.
Сергей двигался мелкими шагами. Иногда подавал звуки, слушая эхо: оно несся далеко и мелодично, как приглушенная девушка-певица.
Зайцы лежали плотно и крепко. Долго молчали неутомимые собаки. Лишь на окраине сухой, заросшей гати, среди пышных моховых ковров, наткнулись на пахучий след, невидимыми крестиками раскинутый. Великой мукой, невысказываемой силой страсти зазвенела языческая мольба гона.
Сергей поспешил к ближайшей дороге, ведущей в поле. На дороге встретил Федора: тот стоял, искривившись, широко поставив ноги, осторожно приподнимая ружье.
— По красному, — шепнул он, не оборачиваясь.
— Думаешь? — с усилием выговорил Сергей.
Федор, суровый, со сжатыми губами и беспокойной левой бровью, молчал. Лишь локтем слабо пошевелил.
— Тише!
Серебряная метель сыпалась над сечей, над пышностью моховых ковров, которых качало всё сильнее. Сергей выбежал на полянку, встал на месте слияния трёх троп, прислушался и стал внимательнее: собаки вели его к нему. Он любопытно посмотрел вправо, влево: редкий березняк, изумрудный блеск мхов, а в них — далекая лисица, плавно бегущая, как золотой, вздрагивающий березовый лист, всё увеличивающийся в размерах.
Сергей ударил. Лисица, зловеще вскидывая голову, споткнулась на перебитые лапы, опустила потяжелевший хвост и, взбросившись, дрогнула, а затем растянулась — второй выстрел обрушился на нее грозным ливнем раскаленных пуль.
Внимательно изучая боковую часть швы раны, мутные, стянувшиеся глаза, тонкую янтарную седину хвоста, изящную выточенность лап, он не подвязывая зверя, высоко вскинул холодный, изогнутый рог и затрубил: торжественно, протяжно, с долгими, певучими заливами.
Собаки, не прерывая гона, подвалили к трупу, по капельке слизывая тёплую, дикую лисью кровь. Сергей привязал их к цепи около лисицы, тут же, в развесистых рогах ели, повесил ружье и сумку.
— Гоп-гоп! — кричал он, поднимая голову. Отклик Федора был таким же, родным и тёплым.
Федор и автор вместе собрали сушняк, повесили чайник. Нежный дым мягко окутал ветви березы, словно теплым одеялом.
Шаль из такого же нежного, как у лебедя, материала покрывала березы: небо становилось всё гуще и ниже, будто приближаясь к земле. Воздух был тихий, спокойный и строгий, как зимой.
Федор утверждал, что непременно выпадет снег.
Сергей подал руку — снежинка, сверкнув серебром, растворилась. Взглядом он обратился к потрескивающему в полумраке костру и улегся на пышные подушки, пахнущие хвоей.
К теплому костру прижались собаки, но Федор спешил.
— Давай-ка, Сергей Павлыч, двинемся.
Встал, поднял ружьё, прикрыл глаза — в нём волнение и веселье.
— Авось где-нибудь вытурим.
Ещё раз послышался, тише и спокойнее, свист голоса звериного часового.
— Уже продвинулись достаточно далеко. Время возвращаться. Нужно привлекать внимание псов.
Сергей начал играть в трубу. На это откликнулся кто-то — загадочно и сдержанно-дружески. Похоже, охотник. Вскоре появилась породистая собака на вытянутой цепи, а за ней — крепкий, красивый мужчина с ружьем за плечами и крупным, вылинявшим зайцем на левом боку. Мужчина присмотрелся и, узнав Сергея, удивленно покачал головой.
— Далеко же занесло вас, приятели!
Поднявшись к Сергею, человек закурил, закашлялся и подмигнул.
— Порошка, брат! — тихо и нежно сказал, глядя на пушистую рыжую лисицу с огоньками в глазах, испачканную снегом.
Сергей погладил собаку, та встряхивалась и радостно виляла хвостом. Сергей неоднократно ночевал в избушке её владельца — лесника, и весь день проводил вместе с ней на охоте.
— Хороша твоя Вьюнка!
Лесничий легонько погладил животное, касаясь гладкой шерсти на выпуклых, красновато-коричневых сторонах.
— Цены нет!
Потом посмотрел на Сергея.
— А ваши гонцы где?
Федор вскочил и начал отчаянно кашлять.
— О-та-та-та-та-та…
Сергей, предостерегая его, обернулся спиной, произвел выстрел и, удерживая в одной руке открывшееся ружьё, другой рукой поднял вверх рог.
Постоянно и упорно звали его. Наконец, впереди потрещала сухая ветка. Сергей бросился вперёд и, показывая собаке вспушеный, волнующийся снег, воскликнул с показной страстью:
— Ат-та-та!
Схваченная Сергеем, запевка не сразу успокоилась: недовольно стонала, просяще поднимала глаза, порывисто рвалась из руки, державшей за ошейник. Успокоившись, протянула к соседке Вьюнке, тонко коснулась ее настороженной морды и отступила, остро расшевеливая короткую, жесткую шерсть на спине. Вьюнка зарычала.
Две хищницы, две лесные красавицы, молчали, неподвижно глядя друг на друга своими дикими и страстными глазами, полными древней мудрости. Зажигай тревожно ковырял лапами застывший снег, изредка поскрипывая зубами.
Снег продолжал сыпаться — тихо, нежно и плавно. Решили уходить домой. Лесничий пытался убедить.
Сергей Павлыч, останься переночевать: утром по пушистой дороге отправимся куда пожелаем!
Сергей ушёл, взяв с собой Запевку. Зажигая свечу, повел Федор. Шли по тайным, безлюдным тропинкам. Лесничий повернулся.
Бабушку тебе покажу.
— Красивая?
— Писаный портрет.
Сергей раньше слышал о женщине: лесничий, связав себя узами брака в пути за продуктами, завидовал своей супруге любому приближающемуся и удаляющемуся от дома.
— Не завидуй же, по секрету, — сказал Сергей с улыбкой.
— Ну, что ты! Я, чай, не безумный.
В сенях развешивались шкуры белок, зайцев и лис. В избе узкие окошки были тонко голубыми. На перегородке, в высушившемся триодческом венке, прятался треснувший рожок.
Снимая одежду, Сергей посмотрел в тусклую глубину: из неё показалось юное, розовеющее от холода лицо и тихие глаза с синеватым, подобным тающему снегу, отливом.
Словно будильник певуче звенящий, зазвучал самовар. Заскрипела дверь: вошла женщина. В сумерках её фигура, низко напущенный на глаза плат, затканный снежными разводами, выглядела в этой глуши трогательной и нежной.
Женщина вгляделась в полутьму.
— Эй, батько, ты уже пришел?
Увидев Сергея, она приветливо и просто поздоровалась. Лесник, молодой и красивый, вышел из-за перегородки, в голубой рубахе с распахнутым воротом, руки его были глубоко засунуты в карманы.
— Шатаешься?
Не вынимая рук из карманов, подошёл близко к жене.
— Где была?
Жена сняла платок, убрала волосы за уши. Ответила всё также лаконично, словно немного не понимая.
— А на деревне. У гостях.
Голос её был тихим и напоминал отголоски охотничьего рога. Лесник сердился, но грубость его была мягкой, похожей на затаенную нежность. Он хлопнул дверью и через минуту вошёл с вязанкой дров и вылинявшим зайцем.
Подтопок растопили, в избе протянулся теплый, мерцающий свет. Лесник, строгий, с играющими огнем бликами на рубахе, снимал зайчью шкуру, аккуратно подрезая ее ножом. Сняв шкуру, кроваво вспорол алую тушку с покачивающейся головой, вынул зеленоватые грузные потроха и, по-звериному раздувая ноздри, обнюхал их и бросил в таз.
Кожу обтянул на две распятые, срастающиеся между собой веточки грецкого ореха и, плотно связав снизу, аккуратно установил на печи. Затем уселся рядом с супругой возле тихого, старинного костра.
Лесничий поддержал сдвинувшейся от волнения и улыбнувшейся супругу, нежно приобняв её.
— Какая женщина! Даже Сергей Павлыч не удержал взгляда.
Уходя к стороне, женщина покраснела. Лесник улыбался, глядя на неё, и медленно курировал.
— В сущности, — обратился он к растерянному Сергею. — Ни одна девушка не сможет с ней сравниться.
Жена отмахнулась:
— Отстань, батько!
Она готовила чай неспешно, аккуратно. Подняла небольшую дымковую колонку. В дверь постучала Вьюнка. Лесник открыл и подал ей таз с зайчьими внутренностями.
— Матушка моя, проголодалась,— тихо поглаживал он ее.
Сергей пил горячий чай, слышал звон самовара и, вспоминая пустую комнату сельского учителя, позавидовал леснику. Его избушка казалась Сергею уютной и родной, словно часть души его жены.
Собаки, заснувшие наяву, вздрагивали. Коптилка мерцала. Угли тихой избушки гасли, медленно уменьшаясь. Вечер притягивал к отдыху.
Лесник с женой легли спать рано на широкой деревянной кровати, а Сергей — на голбце. Чувствуя природную теплоту, он быстро закрыл глаза и увидел: где-то издали бежит лисица, над ней падает снег – ровный, мягкий, непередаваемо голубой. Уснул.
Проснулся перед рассветом. Закурил, вышел на крыльцо. На дворе собака бросилась к Сергею, завертелась у ног и, опахивая соломенным теплом, прыгнула на грудь. Вышедший на крыльцо лесник провожал ласково.
Сергей Павлыч, вам непременно стоит посетить Озерки – там живут русалки!
Новый снег пах свежим воздухом и был чистым как хрусталь. Ветер отсутствовал, как и вчера.
Зимняя тишина, глухая и напоминавшая об оранжевых закатах и ледяной луне, заставляла любить лесную глушь спокойной, мудрой любовью. В то же время тревожно хотелось гона, сладкой дрожи на лазу, верного выстрела.
Осторожный, неслышный и зоркий Сергей долго пробирался мелочами. Через несколько часов, не обнаружив ни одного зайца (следа в лесу еще не было), вышел на дорогу и по ней направился к старой усадьбе-коммуне. Обошел двор, прошел в липовый сад.
Кролика обнаружил широкую лежню с янтарными пушинками у изголовья. Следу: ровный, мягкий и в то же время изящный, русачий, широко расходящийся звездными бусами вокруг душистой яблони-боровинки.
Поблизости яблони заяц совершил большой прыжок и оказался на дороге. Шёл по дороге достаточно долго, практически не бросаясь в глаза.
Сергей, наклонившись, с трудом разглядывал прозрачный слепок когтей. Лишь пройдя около версты, заметил легкую скидку и вдали, в поле, возбужденного, непрерывно подпрыгивающего зайца.
Сергей огорчался, что собака исчезла.
Она явилась буйно, с блуждающими глазами, и погнала дико, заливисто и весело. Теперь не уйдет, подумал Сергей. Перебегая поле, он прислушался. Гон доносился слабо, русак раскидывал огромнейшие круги, понемногу теснясь к деревне, к тихим, заваленным соломой гумнам, к меховому затишью сгорбленных овинов. Не добежав до овинов, Сергей встретил двух плывущих в облаках соломы женщин.
Машина остановилась. Представительница повернулась к Сергею и жестом указала назад.
— А заяц только што пробег.
Сергей отдышался, вслушался в отступающий гон, остановился на тропинке, появившейся совсем недавно, за поскрипывающим пряслом. Заяц вновь раскидывал широчайшие круги, носился полями, тихими лощинами, пустующими дорогами.
Глухой голос Запевки все сильнее отдавал металлическим звоном, все острее заставлял Сергея ощущать холод. Он уже мог разобрать досадное, переходящее в жалобу повизгивание собаки в моменты ее кашля и вдруг оглох от разгульного, задорного гула на деревенской улице.
— Заяц, заяц! — вопила женщина в расстройстве.
— Аааах! — беспомощно пробормотал он, едва сдерживая детский крик.
— Хватит! — раздался глухой, словно бежавший, бас.
Сергей с ружьем, прижатым к плечу, не шевелился: заметил он ошалелого, распластанного по гумну русака. Русак выскочил из-за овина дико и шумно, в хрупком венце взбиваемой снежной пыли. Увидев Сергея, сбил с ног, опьяняюще сверкнул золотистой, смуглеющей спиной и, неслышно подброшенный выстрелом, ткнулся в снег.
— Легко, от разу! — крикнул проезжавший неподалеку мужчина.
Мужчина остановил лошадь, выскочил из телеги и побежал, спотыкаясь о широкие рукава армяка. Подбежав, подхватил слабо извивающегося русака, скосил рот, стукнул его между ушами и, глядя на Сергея с восхищением, опять сказал:
— Л-ловко!
Запевка быстро вышла, ринулась к зайцу и, собирая капавшую с его бархатистых ушек большую кровавую бруснику, злобно рыкнула.
— Спокойно, спокойно! — ласково сказал ей счастливый Сергей и, взяв зайца, посмотрел на собачьи глаза. — Ещё наш зайчик, наш!
