В одной тайге весной один охотник бродил. Утром добыл глухаря на току, вечером собирался пострелять вальдшнепов, днем же просто бродил по весенним полям, слушал рябчиков, поднимал зайцев, видел лосей и следы медведя. Также встретил медведицу с двумя мелкими медвежатами этого года и пестуном-нянькой того.
У него были с собой и пули, и картечь на всякий случай. Но встречаться с медведицей ему не хотелось. Поэтому он решил заночует в ближайшей избе, что ниже хребта основного на сенокосных полянах. Погода испортилась, стало туманно, спустились ранние весенние сумерки. Таежник неспешно шёл по раскисшей старой дороге и уже мысленно предполагал, как растопит печку, вскипятит чай, сварит походный суп и спокойно отдохнёт. Но то рябчики отвлекут, то заяц. До избы оставалось метров триста, весенняя ночь уже наползала. Какие уж тут вальдшнепы! Поесть и поспать мечтал таежник. Изба находилась где-то за поворотом. Тишина стояла гробовая. И вдруг почти под ногами взлетел рябчик. Охотник от неожиданности чуть в лужу не сел. «Вот чертяка!» — выругался он.
Луна ненадолго показалась из-за облаков, проглянула сквозь туман, будто насмешливо улыбнулась и скрылась. Порыв ветра принес запах дыма. Кто же здесь в такую пору? Неужели такой же странник уже занял избу? Ну, потеснится, не впервой, подумал охотник. Так он приближался к избе всё ближе. Вон там, за поляной, за кустами и должна быть изба. Что-то остановило его. Он топтался на месте, всматриваясь в густую, туманную весеннюю ночь. Вдруг в направлении избы послышались звуки, вроде мелькнувшего света. И тишину разрезал душераздирающий женский плач: надрывный, со стонами и причитаниями. Охотник как на стену наткнулся. На стену чего-то невидимого, ужасного, необъяснимого и страшного. Ну ладно медведь, волки, люди… Но тут…
Липкий страх пронизал его до костей. Никогда ещё за тридцать лет жизни ему не было так страшно.
Конечно, раньше тоже было страшно. Но тогда виноват был он сам: бродил по тайге весной с обрезанной мелкашкой. Пальнул в медведицу, которая вышла на него в двадцати метрах. Попал то ли в глаз, то ли в нос. Как она закрутилась! Как заорала, ломая деревья, вырывая их с корнем!
Он забрался на дерево, стал стрелять. Заклинило патрон, потом две осечки. И вдруг медведица замолчала. Это было самое страшное.
Бежал к мотоциклу, глядя назад, без остановки. Вороны кричали вдали по всему пути, за медведицей. Было страшно даже дома, осознавая, что сделал и чем это могло закончиться. Но все объяснимо. Ведь ночь, глушь, до ближайшего жилья почти тридцать километров. Какой ужас!
Справившись с волнением, он медленно двинулся вперед.
Из-за избушки свет мелькнул и погас, плач, перешедший в вопли, нарастал, но потом стал слабеть и отдаляться.
Изба оказалась рядом. Внезапно хлопнула закрывшаяся дверь, запахло дымом. Охотник почувствовал себя плохо в этой душной темноте. Изба находилась почти в пяти шагах, неподалеку костер с почти потухшими углями, из трубы шел дымок. Порывы ветра метались туда-сюда, где-то заскрипела лесина. Снова раздался то ли хохот, то ли плач. Ну, сова балуется – это знакомо, а тут что?
— Эй! Есть кто? — негромко позвал он.
Тишина ответила. Вдруг дверь избы скрипнула и распахнулась.
— Эй! Кто там? Выходите!— уже крикнул охотник, ничего не понимая.
Внутри послышался шорох, возня. Никто не отвечал, не выходил, и стало тихо зловеще. Нужно было что-то решать. Порыв ветра принёс внезапное освещение луны. Перед входом в избу на веревке болталось березовое полено. Человек достал коробок со спичками, чиркнул, взял ствол наизготовку и переступил порог избы. Пахло мышами, прелью; на нарах лежало старое сено; на столе стояла полная рюмка водки с кусочком хлеба и потухшая церковная свеча. Рядом кружечка с чаем, на ней печенье, на краю стола старая плюшевая игрушка, похожая то ли на лошадку, то ли на зебру. Дверь за спиной захлопнулась со скрипом; спичка погасла. Таежник остался один в этом мраке.
Оказавшись в углу избы, охотник заметил бугор тряпья, как будто кто-то укрылся старым рваным тулупом с головой. Ткнув в него стволом ружья, он почувствовал твердость. Отдернув ствол, зацепил тулуп, и тот сполз, обнажив белые кости. Охотник от неожиданности отпрянул и выругался. Под тулупом лежали огромные лосиные рога. Больше ничего.
Тем не менее было очень неуютно и тревожно, и покоя не давал вопрос о плаче и мольбе. Не могли же ему показаться! Он взял один из свитков сухой бересты, сделал что-то похожее на факел, вышел и стал смотреть — под ноги, на тропу. И увидел след сапога небольшого размера, скорее всего женского. Реальный след. Вот откуда плач! Но что тут, в тайге, и в такое время делать женщине? По кому плакать, причитать, пить и свечу ставить? Одни вопросы… След уходил вниз горы. Ночевать в избушке ему расхотелось, он решил, что за час добежит по дороге до ИЖа и уедет домой. Может, встретит эту сумасшедшую бабу? Может, ей помочь чем-то надо?
Луна хорошо светила, и мужчина быстрым шагом почти бежал по дороге. Вдруг вспомнил рассказ охотников о том, что где-то тут, может быть даже в этой избе, мужик умер. Осталась баба с мальчонкой, которого на глазах у матери разорвал медведь. Ее вилами заколола и сошла с ума. Говорили, что с тех пор она ходит к избушке на его день рождения и плачет там, и причитает. Не дай Бог ее там ночью повстречать! Таежник подумал, что эту историю принял за байку, когда услышал, но теперь после всего пережитого будет думать иначе.
Мысли и размышления вели его почти к технике, он собирался уже сворачивать к мотоциклу, как вдруг перед ним появился человек или видение. Это была старая, сгорбленная, растрепанная женщина в шали, с солдатским мешком за плечами. В одной руке она держала фонарь-керосинку в деревянном футляре со стеклом, в другой — топор. Она подняла фонарь к лицу, искаженному страшной гримасой, и зловеще произнесла: «Вот ты-то мне и нужен, мил человек! До места с тобой быстрее доберусь». И пошла навстречу. Если бы не ночь, тайга, тридцать километров до города, этот душераздирающий женский плачь — все бы ничего. Но охотнику стало не по себе.
— Что тебе надо, бабка? Может помочь чем-нибудь? — спросил охотник, пытаясь казаться бодрее.
— Что тебе до этого? Довезешь ли до города?
— А ты откуда знаешь, что я могу?
— Вот, смотри, ИЖ с коляской стоит. Может быть, твой? — проговорила старуха и расхохоталась. — Когда сюда шла, заметила его: лесники до поворота его довезли.
— Ну да. А я ведь ночевать хотел. Как бы тогда?
Не остался же ведь! Заводи свой драндулет, выкатывай на дорогу. Перекусим и поедем. Не бойся! Я хоть и страшная и сумасшедшая, как говорят, но не обижу. А вот удачу тебе обещаю во многом, если довезешь до дому. Ведь знаешь. Рядом со старым кладбищем, у старых ворот.
Ей представился вновь. Да, именно та городская сумасшедшая, которая возле церкви у кладбища сидела и пугала прохожих. А ему почему-то всегда хотелось ее обходить мимо, дарить не мелочь, а бумажку. Она, словно читая его мысли, ответила:
— Ну вот, гляди, где судьба свела. Тебя помню. Хороший ты человек, хоть и не самый умный. И медведицу ту помню. Кто ж с такой пуколки в медведя стреляет? Пришлось тебе помочь. И когда прошлой зимой шел за лосем, а оказался в кругу волчьей стаи…
Вспомнив дорогу за лосем, где брал только печень и вырезку, он увидел серые тени: один, три, восемь… С дуплетил по кустам «тройкой», предназначенной для зайца. Была кровь, но волки не нападали, рассеялись. Лося осталась лишь шкура, найденная через пятьсот метров. «Чудны дела Твои, Господи!» — подумал он.
Мотоцикл гудел по дороге, освещая путь фарой. Старушка достала бутыль с напитком, граненый стакан, кусок лепешки и мясо. Разделила угощение напополам. Налила жидкость в стакан до краёв и протянула охотнику.
— Пей по мере сил, а остатки отдай мне. Только не размазывай это зубами!
В голове промелькнуло воспоминание о том, что управлять автомобилем он должен с трезвостью — вдруг остановит ГАИ?
— Не волнуйся! Все будет хорошо! — словно опять читая его мысли, сказала старуха, надев каску и ловко устроившись в коляске. — Ну чего? Поехали! Вот так дела. Теперь спите. Если сможете. А что дальше? Потом расскажу, всё потом. Спите!
