Фото автора
На воду вышел, едва занялась заря. Путь у меня длинный: от деревни Сенюшкино, что раскинулась на коренном высоком берегу зоны затопления Чебоксарского водохранилища, до Вороньего острова. Расстояние не менее семи километров, да еще через остров надо переволакивать «резинку» с вещами.
Вороний остров — это уже край архипелага островков и островов, что образовались на месте заливных лугов, полей, лесов, деревень, церквей, кладбищ… За Вороньим — зеркало водохранилища и фарватер. В этом месте ширина Волги не менее двенадцати километров. От коренного берега до коренного, разумеется. Но и от Вороньего в туманный день противоположный берег иногда не виден. И это создает иллюзию, что перед тобой настоящее море.
Лодка бесшумно движется по теплой воде, слегка всплескивая при гребке веслами. Неподвижная сонная поверхность широкой протоки в кругах жирующей мелочи. Изредка слышно бульканье окуневой стаи, а то и шлепнет по воде чей-то изрядный хвост. Бросаю на всплеск белый «Атом» на плетенке 0,16 мм. Советская еще простенькая блесенка неплохо работала в протоках устья Рутки наряду с воблерами.
Блесна проходит по краю травы и возвращается налегке. Делаю еще пару забросов в рощицу мертвых стволов. Там глубина метра три. Блесну кто-то или что-то останавливает. Коряг там немеряно и я не питаю особых иллюзий. Нет, «зацеп» оживает и леска быстро уходит в сторону. После подсечки вываживаю щучонку на кило. Беру ее за «шиворот». Больше не останавливаюсь. Моя цель — край земли. Увидеть море и… Умирать я не тороплюсь, как мечтатели о Париже, но жерешка неплохо бы подцепить…
Перетаскиваю лодку через остров и иду уже в последней протоке перед открытой Волгой, минуя островок, который местные жители величают Подковой, если не ошибаюсь. Беспокойство внушает то, что с разгорающейся зарей крепчает ветер. Это видно по гнущимся верхушкам мелколесья на островах. Утренний ветерок-бриз?.. Ладно бы, но Волга — серьезная река. Иногда действительно словно море разгуляется. Однажды мы с приятелем едва не остались в этом «море», лавируя на моей моторке между холмами, которые речной волной называть было как-то неловко…
И Волга действительно встречает волновым накатом с пенящимися барашками. Устал я уже злиться на основной закон жизни, но и в этот раз он явно был в выигрыше: стояли недели неподвижного зноя, когда я бултыхался в лесных озерах, и так укрытых сосновыми борами, в прудах баландался, где квакали лягушки и прела теплая тина, встречал зори на малой речке-ручейке. Но едва вознамерился выйти на Большую Воду, как…
В тупом упрямстве выхожу на простор и, как натуральный «чайник», швыряю и швыряю, цежу кастмастером кипящую воду, одновременно пытаясь удержаться на крутых валах. Скрывшись за остров, вылавливаю небольшого жерешка, как раз на границе тихой воды и бурунов. После этого — ни хватки… Только рука заныла от спиннинговых бросков да скрючило в лодке до ломоты.
Выбираюсь на остров, завтракаю, глядя на разгулявшееся «море», и решаю вернуться в ближние протоки. Там привычней и тише. А за жерешком еще схожу как-нибудь…
Едва вышел к острову, через который обычно переволакивают лодки на пути к Волге, а зимой — санки, как треснуло небо и раскатилось пушечной стрельбой по мелколесьям островов. Откуда-то быстро наволокло тучевую рвань и все стало серым. Вначале по воде зашелестела мелкая морось, а потом вдруг небо разверзлось и с него полило действительно как из ведра. В одну минуту я уже был сырее воды в водохранилище.
Фото автора
Вымочив меня, дождь кончился так же неожиданно, как и начался. Выбираться на берег и сушиться я не стал, поскольку тепло было по-южному. И в такой парилке на берегу загрызет рассвирепевшее комарье. Им сейчас самое время и климат: тепло и влажно, а в лесу лиственном еще и тенисто. Это тебе не продуваемый ветрами сосновый бор на песчаных буграх.
Выглянуло солнце и все вокруг запарило. Двигаюсь вдоль береговой травки и время от времени проверяю теплую воду блесной. Исчерпав запас ходовых и проверенных колебалок, перехожу на вертушки и воблеры. А потом в дело идут какие-то экзотические желеобразные черви (слаг, что-ли?), подсмотренные в рыбацких дисках, но потом оставляю эти изыски спортсменам, профессионалам. Я не совсем ретроград и что-то полезное для себя беру, применяю. Сейчас много всяческой литературы-пособий, полезной, безусловно, но чаще всего являющейся компилляцией, не совсем авторской. И нет желания ломать голову над всеми этими дорогими новинками, поскольку в отличие от профессионалов, чаще узко направленных (спиннинг, например), люблю рыбалку самую разнообразную, в неожиданных и свежих местах. И она, рыбалка, для меня лишь повод для того, чтобы опять и опять приходить к лесному озеру, где в наше время доживает последние дни старый Хозяин-чертяка. Снова и снова приходить к Большой Воде, где все меньше остается красивой рыбы, приходить к костерку, у которого нередко люблю ночевать лишь наедине с луной и лесом, встречая росистую зарю. И мне больше интересны рассказы и очерки Аксакова, Тургенева, Пришвина, Паустовского (одна «Мещера» чего стоит!), Онегова. Там есть запах воды и дымка, пусть давних лет. Это еще интересней в наш прагматичный, душный век голой информации, амбиций и денег, как единственной цели. Последнее время для меня все очевидней (мысль не новая, ее хорошо развил Владимир Солоухин), что Путь Человека Нынешнего — это Путь в Никуда, если только он не изменит свое отношение к миру, его окружающему…
Исхлестав протоку вдоль и поперек, выбираюсь на берег — глотнуть чайку. Поставив палатку на обдуваемом ветерком бережке, забираюсь в нее, подняв верх, и незаметно засыпаю под мурлыканье приемника и ворчание волн в берегах.
Просыпаюсь от визгливого крика чаек и тревожного чувства, что дрыхну вместо того, чтобы быть на воде… Прочь из палатки к свежему ветру, пахнущему рыбой!.. Над протокой бранились чайки, падая на воду белоснежными комками. Тихая после дождя вода протоки местами вскипала серебряными брызгами, и тогда чайки орали еще более дурными базарными голосами. Окунь жадно охотился на отмелях и плесе…
Цепляю, опять по старинке, небольшой «тандем» из спиннингового грузила с белым кембриком, тройником и крючком повыше с тем же кембриком. Жду, когда закипит очередной «котел», бросаю за него и провожу обманку. Тяжесть на леске и — сразу пара окунишек. Окунь брал довольно активно, но был мелковат, хотя однажды с сыном мы попадали здесь же на жор увесистого окушка.
Устав от хваток мелочи, сооружаю опять же «тандем» (как тогда с сыном) из желтой колеблющейся «Сенеж» и вертушки «Aglia Meps». И опять последовала хватка, но попался трофей на порядок крупнее. Причем поклевки случались чаще, чем при первом варианте оснастки. А потом кто-то упруго остановил ход блесен, словно зацепился топляк (что дело здесь, в затопленном лесу, обычное), но тут же тяжело сдвинулся, словно я и поволок этот самый топляк. Плетенка иногда позволяет это сделать, лишь бы не «крякнул» вертлюжок или поводок. Но тут явно тяжесть была живая. Довольно крупная щука заходила на леске, хотя и спокойно, словно в силу своей солидности… Окуни в панике «посыпались» в разные стороны, выпрыгивая из воды вместе с мелочью — своими жертвами. Поупиравшись, щука оказалась в подсаке.
То, что щука завистлива к чужой охоте, я убедился тогда еще, с сыном. Точно так же охотились азартно окуни, пока наконец не лопнуло терпение и у пятнистой хищницы, хоть и разморенной в теплой воде. Разница лишь в том, что тогда я поймал в местах окуневой охоты четыре довольно крупных щуки, а сейчас — только одну. Попросту сказалась, наверное, убыль рыбы, ее плотности.
Окуни куда-то разбежались, сея панику и страх, и я отправился их искать. Но протока была пуста. Видимо, не выспавшиеся щуки в раздражении разогнали всю колючую шантрапу и опять улеглись под коряги, игнорируя мои железки и прочие игрушки. Лишь одна шалая небольшая травянка, не остыв, похоже, от раздражения и азарта, ударила вдогонку по блесне. Почувствовав обман, выбросила, было, железку, но все же зацепилась за один крючок тройника. Сорвалась она уже в лодке, поскольку, видя неверную хватку, я брал ее не подсаком, а просто выдрал из воды, как легкомысленную плотвичку-сорожку…
Закат тихо плавился в зеркальной протоке. Падало солнце за ели Жареного бугра, устраиваясь, видимо, там, в буераках и седых чащобниках, на ночлег. А может быть, дальше покатилось, уставшее за день.
Со стороны Козьмодемьянска, открытой Волги, слышалось то усиливающееся, то стихающее монотонное постукивание движков теплоходов. Эти звуки нисколько не нарушали гармонию тихого вечера в протоках, а скорее дополняли что-то в сонное оцепенение летних сумерек. В осоке на мелководье кто-то завозился, качая кувшинки и пуская круги на воде, а потом вдруг что-то ударило под берегом, всплеснуло и опять все стихло. Дохнуло с острова нагретой за день землей и одновременно свежестью трав и ягодников.
Пора и мне на ночлег. А с зарей — скорей на воду, знобясь от свежести утра и ожидания нового…
