Утка так странно маневрирует целым стадом, хотя уже почти середина сентября и уток основательно разогнали. У нас было достаточно времени, поэтому решили посмотреть, что же привлекает утят, делая их такими привязанными к косяку.
Приехали на место, смотрим — ничем не примечательная с виду, но огромная ракита, примерно километр в диаметре. Ракитами называют отдельные болотистые участки кустов и леса, у многих есть свои названия. По краю березняк и осинник, с одного боку вообще бурелом из смеси заболоченной ветвистой березы, осинника и непролазного мелкого тальника, какой встречается местами именно в лесостепи. Через него не то что пройти, а упасть невозможно: завалишься и повиснешь на ветках, как на упругом гамаке, и вымотаешься так, что захочется просто встать и помереть, потому что прорываться через эту стену нет сил. Вот такого рода была эта огромная ракита.
Мы немного простояли, потоптались, приняли решение подниматься на разведку — всё же не зря ехали. Надели комбинезоны, подпоясались патронташами, выстроились шеренгой по четыре человека и стали прорываться внутрь. Шли по наитию, ориентируясь на густоту кустов, я впереди, как самый главный разведчик-индеец. Немного заблудившись, я быстро понял направление движения: кусты тальника становились все здоровее и реже, между ними появлялся тростник, потом начался непролазный кочкарник выше колена.
Вода забурлила, просверлился свет, и мы увидели небольшое озеро, спрятанное в тростнике, размером метров тридцать на сто, с берегом из кустарника и стенкой из тростника, глубина чуть выше колена.
Мы вывалили на чистое поле десятки утиных крыльев, поднялась прорва уток, и началась пальба. Сбили несколько штук, подобрали и, рассудив, что после заката утка с полей пойдет именно сюда, расселись по кочкам и стали ждать. Солнце давно скрылось, начали сгущаться сумерки, мы уже сидели и волновались, что утка так и не придет.
Перед самой ночью с полей вдруг вылетела утка. Целыми табунами. Справа, слева, между нами, она ходила кругами и падала прямо в кочки. Началась знатная пальба в четыре ствола: главное было не задеть друг друга, так как утка моталась строго над кочками на высоте роста. После пары острых моментов договорились стрелять утку только над плесом, когда она заходила из-за спины, разворачивалась и собиралась садиться. И стало получаться значительно лучше и интереснее. Порой мы напускали табунок несколько раз, чтобы он оказался именно над плесом, и тогда уже палили все разом, вышибая иногда сразу по несколько штук. Но такая охота продолжалась от силы 10–15 минут, и потом наступала ночь.
Наступил самый интересный момент. Нам нужно было покинуть место, но как и куда? Включили фонарики (самые первые, шахтерские, если кто помнит). Впереди просто стена тростника, ничего не видно. Я выстроил всех за собой, строго запретил включать фонарики, поднял голову, выбрал направление по звездам и по внутреннему компасу и стал пробираться через тростник, остальные пыхтели сзади, периодически требуя отдыха и тихонько материв эту охоту, уток и меня в придачу. Так с перерывами мы выползали примерно сорок минут, в итоге вывалили на покос буквально в ста метрах от машины. Я совсем немного промахнулся, зато уже никто не сомневался в моей способности определять направление в темноте.
Мы стали навещать это место несколько раз в неделю для охоты. Благодаря своим выстрелам мы быстро прославились среди местных охотников, которые грустили по озеру рядом. Иногда, подъезжая к раките, мы замечали конкурентов, прогуливающихся вдоль леса и пытающихся определить источник звука выстрелов. Мы притворялись ничего не подозревающими, утверждали, что тоже слышали стрельбу, но сами едем исключительно на поля для охоты на утку. Затем тихонько прятали машину в лесу и по лесным тропинкам пробирались к озеру. Но этот путь в сорок минут туда и обратно просто убивал все желание охотиться.
В то время ещё не было Google-карт, как и интернета, поэтому я искал альтернативные пути. После нескольких попыток нашел с другой стороны более короткий путь – буквально десять минут по непролазному веничному ракитнику. И вот заветные кочки. Проблема заключалась в том, что заход был через узкую полоску кустов, вклинившихся между двумя островами густого тальника. Если заходить по этой стрелке было удобно, то ночью выйти на эту тропку было практически нереально: путь сбивался то в одну, то в другую сторону, хоть веревочку протягивай. Часто мы сбивались буквально на 5–10 метров и попадали в непролазные дебри. За характерную особенность этой ракиты мы между собой назвали болото Сусанино. И оно в полной мере оправдывало своё название…
В начале сентября брат и я поехали к Сусанину караулить старую утку. Спрятали машину в лесу, начали надевать комбинезоны и услышали знакомый, приглушенный, осторожный гогот. Мы вытянули шеи и увидели, как два серых гуся прошли над ракитой. Они ушли дальше в поля и на грани видимости сели на стерню посреди огромного скошенного поля пшеницы. С каждой стороны на километр не было ни кустика, все плоское, как стол. Мы постояли, подумали, что, как бы нам ни хотелось, скрасть их вряд ли получится, только время потеряем, и решили уходить на болотце в Сусанино. Добрались без проблем, расселись друг от друга на любимых кочках и стали ждать…
В осенних утренних заревах есть нечто волшебное. Сидишь в тишине, всё небо открыто, яркая заря горит перед глазами и отражается в твёрдой, уже остывшей воде болота. Тростники, тальники и кочки окрашены осенью жёлтыми и красными цветами. Воздух чист, всё замирает настолько, что слышно, как бьётся кровь в ушах. В такие минуты тишины и забвения начинаешь погружаться в себя. Приходят мысли и воспоминания, наваливается неосязаемая грусть и тоска, смешанная с упоением и тихим восторгом. Всё постепенно обволакивается сумерками, краски гаснут, зажигаются звёзды. Не хочется шевелиться и нарушать этот вселенский покой…
Вдруг слева от меня раздаётся два выстрела. Я вздрагиваю и успеваю заметить, как между нами пролетает огромный серый гусь, падая в кусты, а второй исчезает за тростником и тёмным небом так быстро, что я даже не успеваю выстрелить. Брат замечает гусей, заходящих сзади, и сбивает одного из них. Радости нет предела! Было ещё несколько налётов уток, я выбил большую крякуху, которая стала небольшим утешением. И вот зорька погасла, наступила осенняя ночь.
Договорившись, поздравили друг друга с победой, пожали руки, еще раз обсудили ход событий, положили добычу в мой рюкзак и отправились обратно. За это время небо усеяло звезды, а на небе поднялся яркий месяц, все погрузилось в мягкий голубой свет.
Здесь началось самое интересное. Моя стрелка из-за яркого месяца или по какой-то другой причине дала сбой именно в этот вечер. Сначала шли, как полагается, но потом меня почему-то повело влево, ещё чуток, и мы оказались в самой непроходимой чащи, которая тянулась гривой практически на пол километра. Обратно уже не вернуться, да и где это обратно?
Каждый шаг давался с трудом, нужно было буквально пробиваться и прорубать себе путь сквозь сплетения веток. Сначала приходилось навалиться на них, проломив себе место для одного шага, потом перенести тело и снова встать. И так шаг за шагом. Раз по пять перекрикивали друг другу слова в гневе, потом падали без сил, чтобы отдышаться, вставали и вновь шли или ползли в ночной непролазной мгле. Фонарик при этом был бесполезен: его свет просто впивался в непроглядную стену веток.
Мы шли с перерывами полтора часа, молча: я впереди, брат сзади. Гусь и утка в рюкзаке по весу стали как шлакоблок. Непролазные тальники чередовались дикими кудлатыми болотными березняками с длинными ветвями, словно плетями, цепляющимися за всё. Бурелом, тальники, снова бурелом — нескончаемая стена под ярким волшебным лунным светом.
В какой-то момент мне показалось, будто нечистая сила решила нас в тот вечер поглумиться, ведущая болотные кикиморы, лешие и черти кругами, желая нашей смерти. Вырвиглазнику этому никогда не настанет конца. При этом, стоит нам остановиться, как мы слышим только сбившееся дыхание. Это полное безмолвие нагнетало тоску. В конце концов я отчаялся угадывать путь, выбрал направление по месяцу и шел вперед, думая, что этому должен настать конец. Мы же не можем до утра тут ходить!
Через полтора часа мы неожиданно оказались на поскосе, словно освободившиеся из леса. Впали без сил и лежали минут десять, пока не пришли в себя. Нестерпимо хотелось пить. Руки, лицо и шея горели от сотен ссадин и порезов, вся кожа была содрана. Хорошо, что хоть глаза остались целыми, хоть и забитыми трухой. Молча встали и пошли к машине, которая оказалась далеко в стороне, больше чем в полукилометре.
Добирались как могли, выпили всю имеющуюся воду и молча отправились домой. Как говорится, и на старуху бывает проруха. Комбинезоны избили до неприличия. В итоге Сусанино снова подтвердило своё название. До сих пор брат и я вспоминаем ту охоту и того гуся, которого я взял в рюкзаке вместе с уткой, и с тревогой улыбаемся.
