Теплые августовские вечера сокращают время пребывания на охоте на самца косули почти на час по сравнению с открытием охоты в мае. Начало десятого, мы возвращаемся с охоты в полной сумеречной тишине, когда дневные обитатели уже приготовились пережить ночь, а ночные только выходят, осматриваясь украдкой
Немного разбитая после дождя проселочная дорога к дому дает возможность добрым товарищам, которые долгое время не видели друг друга, поделиться своими историями и рассказами. Говорили обо всем понемногу и, конечно же, о прошлых совместных охотах и охотах порознь, строили планы на предстоящие путешествия.
Удивительная охота об одном мистическом козле тоже не прошла мимо нас. Много кто приезжал за ним из матерых охотников, проходил большие расстояния и, встретив его, терял из виду при малейшем зевке. Один оторванный от него взгляд — и козел исчезал, как призрак; моргание глаз — и козла нет. Это кажется странным, но в прошлом году я и сам стал заложником мистики: дважды подходил к нему, и он исчезал там, где исчезнуть от моего ока было невозможно. Он и вправду был, как говорят белорусы, «зачарованный», или, по-нашему, «заговоренный».
Мы ехали несолоно хлебавши, но огорчения не было: этим вечером судьба подарила нам возможность любоваться природой. Созревшая и нескошенная озимка после дождя местами начала заваливаться и чернеть, собирая на ужин сизых вяхирей. Охота еще не открыта, а они уже такие тучные, откормленные. Бродя по пшенице, мы подняли (не хуже легавой) явно задремавшую куропатку, которая, шумно взлетев и отлетев на метр, упала в злаки и стремительно убежала. Скорее всего, из-за выводка, скрывшегося в длинных стеблях пшеницы, между которыми легко было проскочить, не задев их своими маленькими тельцами.
Хорошо заметные на закатном солнце ярко-оранжевые козы, не боясь, паслись на недавно скошенном поле у самой кромки леса. Молодая трава сочна и притягательна для них, но не для самцов. В генах уже заложена опасность к открытому пространству и низкой траве. Этим вечером мы так и не смогли подойти к одному козлику, который пасся на скосе. Холмистый ландшафт как на заставках офисного компьютера скрывал его за бугром. Так и ушел от нас низами, почуяв опасность. Не жалко!
Вдоль дорог показались заброшенные хутора. Развалины домов, сараев, покошенные рубероидные крыши. Среди темных и даже разбитых окон оставленных домов вдруг мелькнуло окно со светом внутри. Глядя на мое удивленное лицо и увидев в глазах немой вопрос, Паша, не дожидаясь этого самого вопроса, произнес:
— Старики. Доживают свои года. Куда им уже уезжать?
Проехать такой хутор — время одной минуты. Дом, изгородь — вот и кончился хутор. И таких тут очень много. Время индустриализации, молодые люди рвутся в города, оставляя родительские дома и память предков.
Вдруг справа, метрах в трехстах, на слабозаметном в сумерках светлом поле пшеницы, мы заметили темный силуэт, идущий в нашу сторону. Силуэт этот медленно спускался с пригорка, раздвигая на своем пути колосящуюся пшеницу. Он направлялся на границу скоса, туда, где уже вытянулась зеленая, сочная трава.
— А ну, глянь, чего там? — указывая пальцем в сторону призрачно расплывчатого силуэта, попросил Павел.
Я поспешил расчехлить свою нагрудную сумку с биноклем.
— Самец! — одним словом обозначил я то, что увидел, а увидел я хорошие рога.
— Серег, это риск. Хочешь — рискуй, уже очень темно, но это шанс, другого может и не быть.
У меня не было других мыслей, кроме как подобраться к, может быть, своему первому за эту охоту трофею. И я аккуратно вышел из машины, взяв карабин и треногу. Закрыв дверь, я плотно надавил на нее до щелчка, чтобы ничего не брякнуло, не скрипнуло и не спугнуло мою цель. Аккуратно ступив с дороги на грейдерную насыпь, я медленно двинулся навстречу зверю. Мы шли друг к другу, спускаясь каждый со своего холма к реке.
Я проходил мимо заросшего сарая с оторванной дверцей; впереди в высокой траве виднелись столбики старой, уже покосившейся от времени изгороди. Проходя между ними, я споткнулся о ржавую колючую проволоку, которую не заметил. Та немного загремела, и я тут же поднял голову в сторону объекта выслеживания, но тот вроде и не услышал мою неаккуратность.
— Вот же строители! Нагородят кто во что горазд… Только бы козлик не спустился слишком низко, там, внизу, за камышом, я его совсем не увижу, — думал я.
Расстояние сокращалось, а с ним ухудшалась и видимость. Высокая стена камыша закрывала от обзора сначала ноги козла, потом тело, шею, рога. Все, он пропал. Надо идти наверх — с возвышенности видно лучше. И я попятился задом обратно, наверх, держа в поле зрения место, где мог бы показаться зверь.
Я расставил свою треногу, положил цевье карабина и стал наблюдать в оптику. Увидел движение, крутанул колесо кратности на максимум и сразу же заметил рога этого великолепного рогача. Почему только сейчас сердце начало колотиться? Почему не во время взгляда в бинокль, выхода из машины? Почему не в тот момент, когда я задел изгородь? Как же теперь успокоиться? Мозг подсказывал мне: надо просто смотреть и ни в коем случае не упускать рогача из вида.
Самец медленно шел по краю поляны, то поднимая голову, то опуская. Наверное, ел. Что точно он делал, я не видел: все тот же пресловутый камыш, не давал мне его разглядеть. Я умолял, чтобы он поднялся выше, просил всех богов охоты — и русских, и белорусских. И они смилостивились. Козел пошел вправо по диагонали, возвышаясь с каждым шагом, величественно и гордо. Он тут главный, он тут хозяин!
Грохот моего выстрела нарушил тишину. Я тут же поднял голову, чтобы рассмотреть движение в сумерках. Его не было. Козел точно упал. И в то время, когда егерь уже спешил ко мне, я запоминал место и ориентиры, где остался лежать мой трофей.
Добраться до добычи, не переплывая реку, потребовало бы время, которого у нас и так не было. Суровая темная мгла белорусского лета надвигалась с каждой секундой. Вариант лезть в воду и переплывать реку был единственным, и я спешно стал раздеваться. К тому времени, когда я снял с себя охотничью одежду, подоспел Паша и, внимательно выслушав меня и запомнив ориентиры, был готов направлять меня с другого берега реки, если я начну удаляться от траектории.
Раздвинув высоченные стебли камыша, я заметил, что тут проложена целая бобровая трасса. Я надеялся, что где-то рядом должна быть их хатка с плотиной через эту узкую речку. Надеялся, что мне не придется лезть в воду, но Святой Губерт решил, что на сегодня фарта достаточно. Берега этой маленькой речушки оказались обрывистыми. Не желая калечить возможным топляком и без того уже порезанные камышом ноги, я аккуратно залез в воду и поплыл на другой берег. Надо сказать, что засушливое лето сделало свое дело, и течения в речке не было вовсе. Кое-где она совсем обмелела, заперев проточность воды, поэтому вода здесь была застойная. Зловонный запах стоял прямо перед моим носом, а разросшаяся ряска обволакивала все тело.
Взобравшись на берег, я направился к дереву, по которому ориентировался еще на том берегу, и обернулся к Паше, и тот еле уловимым жестом направил меня немного левее. В еще совсем недавно скошенной траве с закупоренными и засохшими кончиками, которая успела вытянуться из-за близости воды и налиться соком, лежал он, мой трофей. Лежал, запрокинув голову, пронзенный пулей прямо в сердце. Как всегда, присев рядом, я извинился перед своим трофеем и поблагодарил богов охоты, которые поспособствовали моему успеху. Мне было приятно, что козел пал на месте и я не доставил ему мучений, все-таки риск сделать подранка был велик.
Назад я тащил свою добычу, не задумываясь о крапиве, комарах, острых скошенных стеблях пшеницы, на которые я наступал аккуратно, когда шел вперед. Не задумывался я и о режущем камыше, спускаясь в воду. В руках я сжимал толстенные рога красавца-рогача, и это была приятная ноша.
Козла я стащил за собой в реку и поплыл, подгребая одной рукой. Второй я крепко держал свой трофей. До последнего я не готов был расстаться с ним. В это время егерь ждал меня на другом берегу, отмахиваясь от комаров. Радостно улыбаясь, он выкрикивал в мой адрес шутки, подбадривал меня, поздравлял и посмеивался.
— Похоже, твой пес сегодня останется без ужина, хозяин все сделал сам. Я такое в фильме «Выживший» видел, не ты случаем там снимался? — веселил меня он.
Довольный и счастливый, я втащил козла на берег и тут же принялся показывать его трофейные качества своему другу. Вертел в стороны, сравнивал симметрию рогов, их толщину, любовался зернистостью и широкими розетками. В моих руках был великолепный трофей, которым мне было приятно похвастаться. И казалось, я не могу налюбоваться им даже в наступившей ночи, без фонарей.
Все это время, пока я показывал козла и рассказывал, как мне приходилось пробираться к нему, Паша молчал, уставив свой взгляд в одну точку. Он ни на секунду не повернул лицо в мою сторону, в то время пока я вел свой рассказ. Он смотрел на рога, и было видно, что он перебирает какие-то мысли в своей голове, словно пролистывая воспоминания…
Наконец, поймав паузу в моих рассказах, он медленно привстал, выпрямился, снял мокрую от пота кепку, пропитанную солью, и, немного опустив голову, с грустью произнес:
— Это же Зачарованный… Да, Серег, это точно он!
